– могут ли некоторые люди рождаться такими? С тьмой, просочившейся в их кровь и заполнившей их души?
Мое имя было прямым доказательством того, что я должен был стать хорошим человеком.
Я принадлежал к весьма выдающемуся роду. Моя мать назвала меня в честь дяди Ланса и дедушки Дона – величайших из известных мне людей. Имя Дон означает «благородный», а Ланс – «слуга». Имена им вполне соответствовали. Оба принимали участие в войнах. Пожертвовали своей жизнью и разумом ради других людей. Они с готовностью отдавали себя окружающим, позволяя пользоваться своим великодушием, – до тех пор, пока от них самих ничего не осталось.
Сочетание этих имен должно было превратить меня в благородного слугу этого мира, но я оказался совсем другим. Если бы большинство моих одноклассников спросили о том, что означает мое имя, они, вероятно, ответили бы: «козел». Вполне справедливо.
Я совсем не похож на своего дедушку или дядю. Я позорил их память.
Я не понимал, почему в моей душе так много тьмы. Не знал, почему я так озлоблен. Я просто видел, что я такой.
Я был козлом, даже когда мне этого не хотелось. Теми немногими людьми, которые мирились с моей неуравновешенностью, были мои друзья и Моника – девушка, которую я упорно старался вычеркнуть из своей жизни.
Во мне не было ничего благородного или галантного. Я обращал внимание только на себя и на тех, у кого хватало смелости называть меня своим другом.
Я ненавидел себя. Ненавидел то, что я не был хорошим человеком. Я не был даже порядочным. Я делал много ужасных вещей, узнав о которых и Ланс, и дедушка Дон перевернулись бы в гробах.
Почему я был таким?
Хотел бы я знать.
Мой разум представлял собой запутанную головоломку, и я не понимал, как собрать ее воедино.
Утром, после нескольких бестолковых уроков, я направился в столовую и взял свой обеденный поднос. Выпускной класс. Еще один семестр, и маленький городок Рейн в штате Иллинойс останется в прошлом.
Я подошел к столику и скривился, увидев сидевшую за ним Монику. Я попытался незаметно улизнуть, прежде чем меня заметит Грейсон, Хэнк или Эрик, но Моника уже вовсю махала мне рукой.
– Лэндон! Принеси мне молока – обезжиренного, – приказала она своим высоким голосом.
Я ненавидел этот звук. Она разговаривала как банши[1], и я мог поклясться, что мне не раз снились кошмары, в которых эта девушка выкрикивала мое имя.
Я не помнил, чтобы раньше ее голос раздражал меня так сильно. Всякий раз, когда мы оказывались вместе, я был пьян или под кайфом. Мы давно знали друг друга. Моника была моей соседкой, и ее жизнь была такой же запутанной, как и моя. Я страдал от своих демонов, в то время как у Моники имелся полный набор собственных проблем.
Когда наша жизнь становилась особенно невыносимой, мы занимались сексом, чтобы ни о чем не думать. В нашей связи не было ничего романтического. Честно говоря, мы друг друга недолюбливали, – и именно поэтому наши отношения меня устраивали. Я не искал девушку и не нуждался в эмоциональной связи. Мне просто нужно было время от времени перепихнуться, чтобы отвлечься от своих мыслей.
Какое-то время это работало – до тех пор, пока я не решил отказаться от алкоголя и наркотиков.
С тех пор как я перестал употреблять, Моника наговорила по этому поводу много гадостей.
– Ты нравился мне больше, когда был под кайфом, – заявила она в последний раз, когда мы занимались сексом.
Мой ответ не заставил себя ждать:
– Твой рот нравился мне больше, когда был занят моим членом.
Даже это было ложью. Мне не нравился секс с Моникой. Я просто убивал время. Она занималась сексом так же, как девушки в порно, и в теории это должно было быть потрясающе. На деле – слишком много слюней и беспорядочных движений. Время от времени мне приходилось доводить себя до финиша собственными силами.
В ту ночь, когда я сказал об этом Монике, она дала мне пощечину. Кожу обожгло, щека мгновенно покраснела. Это стало напоминанием о том, что я все еще жив, все еще способен чувствовать, хотя на месте моего сердца давно была сухая льдина – замерзшая и враждебная к любому, кто пытался удержать меня рядом.
Моника сказала, что не станет трахаться со мной, пока я не накурюсь.
Следовательно, эти катастрофические отношения официально закончились – по крайней мере, для меня.
Она этого не поняла. Я пытался избавиться от нее уже какое-то время. Но, как преданный пес, она снова и снова появлялась в моей жизни – в самые тяжелые времена.
– Ты уже под кайфом? У тебя обострение? Хочешь кончить мне на сиськи?
В тот момент Моника была последней, с кем я хотел иметь дело, но я знал, что, если не сяду рядом, она станет вопить еще громче.
Я поставил поднос на стол и приветственно кивнул.
– Какого черта? Где мое молоко? – спросила она.
– Я тебя не услышал, – сухо ответил я.
Она потянулась и взяла