что «корабль» уже тонет. Работа персонала по сути свелась к тому, чтобы, постоянно вычерпывая воду, попытаться хоть как-то удержать судно на плаву. При этом требовалось использовать так называемый Протокол F2052SH, цель которого выявлять заключенных, склонных к самоубийству или членовредительству. Эта обязанность лежала на медсестрах и сотрудниках службы исполнения наказаний – тех, кто каждый день видит осужденных и хорошо их знает. Однако кадров катастрофически не хватало, а группа риска все росла. Поэтому и решили пригласить на постоянную работу психолога, чтобы было кому разбираться с огромной кучей открытых дел. Будь у меня хоть какие-то иллюзии относительно исправления преступников как главной моей задачи, они бы разбились о реальность как о неприступную скалу.
Я тогда стала для заключенных своего рода ангелом-хранителем из полевого госпиталя, а тот жаркий чулан в больничном крыле – местом последней надежды. Я задавала вопросы, наблюдала, пыталась найти какие-то признаки грядущего суицида, будь то разрыв отношений, в которых человек состоял на воле, издевательства со стороны сокамерников, плохое самочувствие или откровенные планы свести счеты с жизнью. Стандартного и очень важного опросника было явно недостаточно, ведь человек, уже решивший наложить на себя руки, вряд ли захочет рассказать о своем намерении незнакомой женщине в какой-то каморке, натопленной как баня. И кроме того, помимо самого факта пребывания в тюрьме у человека может быть тысяча причин перейти грань, и было бы как минимум слишком самонадеянно просто указать пальцем и сказать: причина вот в этом. Такую самоуверенность я себе позволить не могу.
Патрика Томпсона привели ко мне из его камеры в крыле В. До того, как он вошел, я лишь мельком взглянула на суицидальный протокол. Его начали вести всего недели три назад, когда заключенный попытался повеситься на импровизированной петле из простыни – самый популярный метод самоубийства в местах лишения свободы.
Я понимала, что он принес с собой свои картины, чтобы как-то отвлечь мое внимание от своего лица, а значит, знал об инстинктивной реакции людей на это зрелище. Я была благодарна за это. Заключенные вообще часто рисуют, это помогает им отвлечься от повседневного ужаса тюрьмы, обходясь без порнографии или чего незаконного. Картины напомнили мне Ван Гога в худшие дни его жизни: крупные, небрежные мазки, портреты неизвестных мужчин и женщин, неизменная чаша с фруктами, пейзажи зеленых полей с деревьями и знакомыми берегами. Простые бытовые темы, отраженные в эдакой грязноватой, полуабстрактной манере. Нужно отойти на несколько шагов, чтобы лучше понять, что нарисовано. Патрик рассказал, что, хоть и был правшой, рисовать ему пришлось левой рукой: на правой отсутствовали указательный, средний и безымянный пальцы. Мне стало интересно, что произошло, но спросить я не решилась. Просмотрев картины, я поставила их у стены за собой и начала работать по опроснику.
Что я получила? Безучастные, предсказуемые односложные ответы. Казалось, что