насильственные действия, порой и вовсе лишь один раз за всю жизнь – редко, но метко. Вплоть до убийства.
И вот Патрик сидит в следственном изоляторе в ожидании долгого срока за причинение тяжкого вреда здоровью. Он весь – воплощенная безнадежность, безысходность. Все это верные признаки грядущего самоубийства.
Рассказывая о себе, своих личных переживаниях, признавая их, давая им имена, человек придает смысл происходящему вокруг. Поэтому для большинства из нас столь важны беседы в кругу семьи. Кто-то вместо этого обходится общением с психотерапевтом, но причина все та же: разговор по душам помогает нам понять себя и других. Если же не получается высказаться – переживания проявятся по-другому. Эмоциям нужен голос. Подавляй их или нет, они все равно пробьются наружу.
Вот только не у всех легко получается делиться своими радостями и горечью. Мальчиков, мужчин общество приучает скрывать свою слабость. Оно подбрасывает им великое множество разных деструктивных способов, с помощью которых якобы можно погасить пожар и пережить трудности. А на деле они таким образом просто «наступают на горло собственной песне». Сама мысль о том, чтобы рассказать другому, что тебя гложет, до сих пор кажется абсурдной. И это в XXI веке! Когда человека наказывают, насмехаются над ним за то, что он посмел выразить свои чувства (или даже за то, что они вообще есть), приходится всеми силами притворяться, строить из себя образец силы и стойкости.
Все сказанное касается любых эмоций, кроме гнева. Мужское воспитание приемлет и даже поощряет гнев. Его связывают с действием, а не с чувствами. Сильный пол, в общем-то, более склонен справляться со стрессом и сложными ситуациями, предпринимая конкретные шаги, будь то труд в поте лица, секс, алкоголь, наркотики, агрессия, насилие, суицид. А что такое, в конце концов, самоубийство, как не самый решительный поступок? Разве стоит удивляться, что тюремная среда, где культ мужественности достигает абсолюта, а проявление эмоций считается признаком слабости, вынуждает своих обитателей вредить ближнему своему, да и себе, в попытке утолить боль?
Томпсон не знал, кому и как рассказать свою историю – трагедию всей жизни. Ему просто не представлялся подходящий момент. Ему просто не давали шанса высказаться, пока он не пошел на тяжкое преступление. Но в тюрьме он уж точно не обрел душевного спокойствия. Прислушавшись, понимаешь, что даже самую тихую из тюрем сотрясает гром – не молний, но мужского молчания.
У меня самой были скелеты в шкафу и тараканы в голове, которыми я предпочитала не делиться – да и сама толком не понимала их природы. Вот только моя невысказанная боль нашла физиологический выход – у меня начались приступы головокружения. Как-то на вокзале в Шеффилде я ни с того ни с сего чуть не упала в обморок.
Прохожие думали, что я пьяна. Со стороны так все и выглядело: либо напилась, либо в жутком похмелье. Я тогда стояла на платформе, ждала поезда, чтобы ехать домой в Манчестер. Внезапно мне показалось, что подошедший