смыть печали шагали молча да скучно. Им бы с кем словом обмолвиться, выговорить беду, разделить! Нет, молчат, как деревянные чурки, на которых ремесленный люд Инь-Чианя резал лики детворе на потеху. И смешные, и соком ягодным крашенные, а молчат лубяные игрушки, сам придумывай, что им надобно, речи мудрые приставляй к губам.
Что тревожило Истерро, Викард прознал. О чем тосковал Даритель, смекнул. А зачем понесло к озеру Врана? Неужто каменья мажьи искать? Падок был ворон на дармовое богатство! Ишь как вскочил, заторопился…
– Думаете, озеро нам поможет? – это Бабник сорвался, спросил Дарителя. Не могут Светлые долго молчать!
– Вымыться хочу, настоятель, – голос у Гонта был сухой, с надломом, и улыбку он натянул такую, что кожа едва не трескалась.
– Вам бы исповедаться, Дар! – очень тихо предложил Истерро, так, что Викард еле расслышал. – Любую боль облегчает молитва.
– Кроме вашей? – съехидничал гнусный малец, спрятал за насмешкой открытую рану, к которой пристроился Бабник.
– Мою тоже, – не обиделся Светлый брат. – Без молитвы всё прочее утратит смысл. Если б я не верил, полковник, разве смог бы жить и дышать?
Альбин Вран слов напрасно не тратил, оборвав причитания и обидки, едва отдалился от лагеря. Шёл по сосновому бору мягко, едва шурша опавшей хвоей, неслышный за шелестом, хрустом и треском, поднятым товарищами по походу. Вран их слушал вполуха и крутил головой, будто силился разглядеть за кустами кого-то знакомого или опасного. Учуял Викарда, опытный мразь? Или кого иного? В одиночку охотится, негодяй?
Озеро Шести печалей оказалось невелико, плюнуть с берега на берег можно при желании и попутном ветре. Не особо чистое, муть да ил, лично Викард бы в него не полез и пить без нужды побрезговал. А опечаленные скукожились, что сморчки, да потянули рубахи с портами. Совсем одурели, болезные!
Альбин Вран оказался мудрее. Палец в воду ткнул, призадумался. Взвесил печали на весах осторожности. И в глубину не полез.
Видно, печалей в нем скопилось на палец, но скорее учуял Вран, что водица стухла от сброшенных трупов. Мразь присел гадливо на берег, нос породистый, что воронов клюв, скривил, рудный меч положил на колени.
Надо же, дедов клинок прихватил! Не руда ли толкала мразя к воде?
Викард устроился хищным коршуном на макушке скрипучей сосны. На открытое место не сунулся, незачем. С рослой сосенки далече видать: и поле, взрытое камнепадом, и кругляшек озерца, и двоих дураков, рискнувших купаться в помоях. Вон стоят, сомневаются, мнутся, что девки. Зашли по колено, а дальше-то боязно, вдруг дурное притаилось под ряской?
Даритель первым шагнул в глубину, увлекая за собой монаха. Воин, полковник, гений стратегии. Кем ещё себя мнит в детских грёзах? Представил, герой, как вернётся в лагерь, испугавшись тухлой воды. Насмешки Стейси к себе примерил, ехидные присказки Тверка. Вот он где, настоящий страх для гордой и глупой души!
Истерро побрёл вслед по привычке, успел примириться Бабник, что вели его люди с мечами. Сделал