выросшая из задней части транспортировочной машины, подхватывает мертвое тело (сердце Фролова скачет в груди), прячет его в своих пустых внутренностях. Дирижер-криминалист перестает размахивать желтыми руками, отключает очки и плюхается в кабину. Резиновые колеса продавливают мокрый асфальт, уносят некогда живую Лизу далеко, далеко, туда, где ей не место.
Слева – толстяк, жирная туша, переминается с ноги на ногу. Покрытый то ли дождем, то ли испариной, плоский лоб отблескивает полутонами красно-синего непостоянства. Секунда… семенит ближе, расширяется в пространстве.
Фролов спрашивает его о кораблях. Толстяк надевает громоздкую, совсем устаревшую модель очков. Похожи на кепку с полупрозрачным забралом, на котором мелькают отсветы бесконечных таблиц. Пассы перебравшего фокусника управляют системой. Интерфейс дополненной реальности отражается в глазах, мелькает, прерывается, колышется в пустоте расширенных зрачков. Толстяк отправляет данные Фролову. Но он не может прочитать… все расплывается… прыгает…
– Расскажите так, – говорит следователь. – Сколько было кораблей?
– Б-было четырнадцать судов, – удивление в глазах, но жирдяй проглатывает его, проталкивает вниз по пищеводу. – Т-тринадцать, ммм, американских, о-они прошли полноценную проверку перед отпл… перед отплытием. Но, – запинается, отводит взгляд, – но была ещё одна… т-торговая баржа, которая показала значительный недовес.
– Значительный, это сколько?
– В половину тонны, по сравнению с… от порта отплытия.
Неужели, так просто, думает Фролов.
– Чего именно не хватало?
– Что? – толстяк надувает щеки. – А… я…
– Что за перегруз? – говорит Денисов. – Отвечай!
Толстяк нервно пожимает плечами.
– Мы т-только… фиксируем только нарушения, потом передаем в… транспортный комитет. Да, в транспортный комитет. А комитет уже решает, нужна ли проверка.
Ветер трещит в ушах, старается выдуть душу. По дополненной реальности полицейского сервера проходится густая рябь… недолго, всего пару секунд… бежит, спотыкается, пропадает…
Жуткая тошнота наседает на Фролова. Он бросает взгляд в блестящую темноту Невы. Плеск возрастает, сдабривается ветром (ухх… ухх…), превращается в хтонического монстра, готового выбраться на остывшую набережную. Зверь цепляется щупальцами волн за отсыревший асфальт, вгрызается в холодные отсветы, размазанные по чернеющему настилу.
Следователь усмиряет дыхание, переносит взгляд на прыщавое лицо рядового служащего.
– И какое решение, говорите, принял ваш комитет?
– А с чего это он м-мой?.. Я… знаете ли…
– Отвечай прямо, черт тебя дери, – говорит Денисов: фитиль его терпения быстро истлевает. – Какое решение он принял?
Щеки толстяка мелко дрожат… Поросячьи глазки, окантованные синюшными веками, в которых спрессованы годы одиночества. Пугливо бегают из стороны в сторону. Фролов чувствует