не случилось.
– Но я же вижу по тебе, что это не так! – настаивала я. – И ты сильно похудела.
– И? – с вызовом спросила она, покосившись на «спасательный круг» на моей талии.
– Я всего лишь хочу, чтобы ты знала, что я рядом и хочу тебе помочь. Если ты позволишь.
Она отвернулась, ничего не сказав в ответ. Внутри себя я ощущала разочарование – с тех пор, как у нее в комнате обнаружилась травка, Ясмин мне больше не доверяла. Отказывалась даже подпускать меня близко.
В который раз я почувствовала тоску по той девчонке, которая вместе со мной полола сорняки в саду.
За день до моего отъезда на тот девичник на Сандхамне Ясмин вдруг взяла меня за руку, когда я жарила яичницу на завтрак. Это было совершенно неожиданно – краем глаза я видела Ясмин и думала, что она пройдет у меня за спиной к холодильнику. Но ее рука оказалась в моей. Теплая и сухая.
Я до того опешила, что уронила лопатку на плиту.
– Спасибо, Мария, – сказала она. – За то, что была так добра, когда я разбилась. И за все то, что ты делаешь дома, конечно.
Она кивнула в сторону яичницы, которая уже начинала пригорать.
Я убрала сковороду с огня, повернулась к Ясмин и неуклюже обняла ее. Ее худенькое тельце больше напоминало тельце птенчика. Ясмин уткнулась мне в шею, и я почувствовала тепло ее дыхания, вдохнула аромат ее духов – вечерний и довольно тяжелый для юной девушки.
Разумеется, впоследствии я много размышляла – не был ли то ее способ сказать последнее «прости»?
После того как Самира забрала полиция, Анн-Бритт с Гуннаром довезли меня и Винсента до жилища моей матери в Накке.
Когда явилась полиция, Винсент был в своей комнате и, к счастью, пропустил весь этот хаос. Я благодарила небеса, что он не услышал моих криков, не увидел моих слез и глупых бесплодных попыток помешать полицейским увести Самира.
Тем не менее Винсент ясно понимал, что что-то не так – это было по нему заметно. Он выпятил нижнюю губу и сидел, сложив на коленях сжатые в кулачки руки, хоть я и пообещала ему, что дома у бабушки он сможет что-нибудь испечь. Выпучив глаза, Винсент с большим подозрением разглядывал Гуннара и Анн-Бритт. Время от времени он бросал на меня укоризненный взгляд, словно это была моя вина, что мы сидели в той машине, которая увозила нас прочь из дома, где силами правоохранительных органов вскоре должен был быть произведен обыск.
Открыв дверь, мама расплылась в улыбке, но улыбка эта на ее бледном лице с пятнами румянца на щеках выглядела натянутой.
– Входите, входите, – засуетилась она, отступая в прихожую. Пару мгновений стояла, опустив руки на свои массивные бедра, а потом словно пришла в себя и бросилась обнимать нас: сначала Винсента, потом меня.
– Какой ужас, – шепнула она мне в ухо. – Какой. Ужас.
Я задумалась – что конкретно она имела в виду под словом «ужас»? Что моего мужа задержали за убийство дочери? Или она всерьез решила, что из уютного музыкального папы Самир превратился в хладнокровного убийцу по законам чести, а я и не заметила?
Ответ