погода. Снег блестел в солнечных лучах, деревья стояли в своих белых нарядах как офицеры, провожающие нас. Солдаты пели, смеялись и шутили. Так было и по дороге во французском тылу и во время переправы через Ла-Манш. Однако по мере приближения к передовой погода ухудшалась.
Над нами нависали свинцовые облака, было холодно и сыро. Никто больше не пел и не шутил, все словно чувствовали дыхание смерти. Оно было в колоннах раненых, идущих нам навстречу, в раскатах и грохоте орудий, изуродованных трупах лошадей на обочинах дорог, в людях, роющих новую братскую могилу. Встречающиеся солдаты смотрели на нас с сожалением, если они могли смотреть. У некоторых раненых были перевязаны глаза – скорее всего они уже никогда не смогут видеть, у некоторых кровь спеклась на лице, перекрывая обзор, другие были в бреду или под действием морфия, поэтому им было не до рассматривания нового пополнения, четвёртые и вовсе были мертвы.
Не так я представлял себе фронт…
Многие солдаты жалеют своих противников. Многие испытывают суеверный страх, видя винтовку в руках врага. Некоторые просто отчаиваются, превращаясь в безвольную массу. Они желают, лишь бы это быстрее закончилось, но не сражаются так ожесточённо, как следовало бы. Такие люди сидят в своих укреплениях, как звери в норах, и плачут, когда мысленно, а когда и вслух о том, как они скучают по дому и семье. Конечно, и их можно понять, но они как будто не знают, что нужно сделать, чтобы быстрее вернуться с фронта.
А я знаю ответ. Нужно побеждать врага, как в крупных сражениях, так и в мелких столкновениях. Смерть каждого немецкого солдата приближает мою встречу с мамой и папой, с родной деревушкой, с любимым делом, медициной. Возможно, вы могли подумать, что меня сделали военным врачом. Если бы! В армии Британской империи не так велика смертность среди докторов, поэтому их и без меня хватает. А вот пехоты недостаёт. Поэтому я сижу в воронке от взрыва, с винтовкой в руках, по колено в грязи и с неоконченным медицинским образованием.
Но сегодня моя судьба изменилась. В недавнем штурме я повиновался своим инстинктам и дрался как лев. Из нашей роты я первым оказался в окопе врага и продержался там около трёх минут в полном одиночестве. Это отвлекло внимание немецких солдат и позволило избежать больших жертв среди моих боевых товарищей. За это время я в упор подстрелил одного немца и ещё двоим раздробил головы окопной дубиной.
Подобное орудие, представлявшее собой палку из твёрдых пород дерева с расширяющимся концом, обмотанным колючей проволокой и усиленным 200-миллиметровыми гвоздями для увеличения убойной силы, было распространено в этой войне. Все солдаты в нашей дивизии обладали чем-то подобным. Дубинка была не слишком длинной по сравнению с заводским штыком-ножом, поэтому лучше подходила для рукопашных боёв в ограниченных пространствах окопов. Более того, она обладала большим останавливающим действием, чем штык-нож, поэтому одного удара таким орудием было достаточно, чтобы лишить врага боеспособности.
Но