было пусто. Ранища несусветная.
С тоски Боярчиков шатнулся в кабинет задумчивости. Всласть накурился на горшке.
Вышел из аппассионаты[5] и, потягиваясь, в полноте чувств пропел – горлышко прочистил:
– На мосту с-с-стояли тр-рое:
Она, он и у него!..
Чем же заняться?
На ум ничего не шло.
Он грустно уставился в окно.
Чем же заняться? Ждать начальника? Доложить по форме всё как есть? Пускай тогда и решает?
Но когда приплавится начальник? А ну чего сключится в райкоме? Кинутся искать виноватого. И виноватым будет Боярчиков! Как минимум. Без письменного указания бросил в районе пост номер один!
«Этот взбалмошный москвичок, может, перегрелся на своей столичанке-тачанке. На него бзык и наедь. А я, пенёк кудрявый, слушай?!.. Всё! Культурный досуг закрывается!» – приказал он себе и пожёг назад в райком.
На всём скаку влетел Боярчиков в райком. И вытянулся у тумбочки с телефоном. Приложил руку к козырьку.
Пост номер один взят под государственную охрану!
3
Правда так жестока, что жестоко называть её правдой.
А минутой раньше в кабинет к Колотилкину вжал из-за двери голову незваный гость.
– А-а, фермер Заложных! Смелей. Что за беда пригнала вас в столь ранний час?
– Вот эта беда… – Николай поставил на стол сумку. – Вот эта беда и пригнала к вам в рейхстаг…[6]
– Показывайте.
– Да не-е… Напервах расскажу… Нешироко… Вкратцах… Как всё попало ко мне…
– Ну-ну.
– Ну… Вчера… Воскресенья… Проспал. Позжей солнца вскочил. Ел не ел, побёг косить своим охламонам. Кажинный ить день подай пожевать, оне выходных не признают. Уже в сумерках сосед на велике. Иди, твою приснодеву военком вот-вот кольнёт одноразовым шприцом. Я к соседу на багажник и домой. В хате тишина. На пальчиках к сарайке – колются. По свинячьему прихрапу ухватил. Тронул дверь – не задёрнута. Я топорок за спину и туда. Наткнулся на горку амуниции – под мышку! Сгодится в хозяйстве! Теперько вот в сумке…
– С поличным! Хор-рошо… Поверьте, я займусь этим паскудником. Кобелина! Он у меня узнает, почём сотня гребешков! – пристукнул по столу Колотилкин и вяло подумал: «Мимо гороху да мимо смазливенькой канашки так не пройдёт этот полутурок Дырокол. Утрамбовал-таки козелино ещё одну…» – Оставляйте и спокойно идите. Партвыволочка ему гарантирована.
– На вид поставите? Иля ограничитесь устным замечанием? Что мне навару с вашего вида? Я хочу посмотреть этому амбалу в глаза.
– Эко счастье! Я их уже двадцать лет вижу и ничего интересного.
Николай упрямился. Не уходил. Топтался у стола, тянул своё, вороча лицо в сторону:
– Пускай покажа сыново письмо… Моя всю ночь лилась… Клялась-божилась… И не думала… Он ить чем её свалил? Из своих рук дал почитать сыново письмо. И не отдал, увёз… Тут что накручивается? В зиму мы схоронили сына. В цинковом гробу… Сына от нас забрали в Афган. Оттуда в гробу вернули… Нe объявляли войну… А тринадцать тысяч наших парней сложили безвинные