или не браться за это совсем – так она считала. Под подушкой бабушка хранила мачете для рубки тростника – на случай, если ночью нагрянут воры, и Элвуд был твердо уверен, что в этой жизни она ничего не боится. Вот только страх был для нее топливом.
Да, Гарриет присоединилась к автобусному бойкоту. Ей пришлось. Не она одна во Френчтауне пользовалась общественным транспортом. Всякий раз ее бросало в дрожь, когда Слим Харрисон показывался на своем «кадиллаке» пятьдесят седьмого года выпуска, а ей и другим женщинам, вынужденным, как и она, выбираться в центр, приходилось втискиваться в заднюю часть автобуса. Когда начались сидячие забастовки, Гарриет радовалась тому, что никто не ждет от нее активного участия. Это была битва молодых, а ей не хватало на это духу. Станешь вести себя как выскочка – заплатишь сполна. Таково было убеждение Гарриет, шла ли речь о гневе Господнем за ропот на свой удел или о белых, которые научили ее никогда не просить больше тех жалких крох, что сами готовы ей отсыпать. Ее отец поплатился за то, что не уступил дорогу белой даме на Теннесси-авеню. Супруг, Монти, пострадал за свое неравнодушие. Перси, отец Элвуда, подхватил в армии столько идей, что, когда вернулся, в Таллахасси ему стало тесно. А теперь вот Элвуд. Гарриет купила пластинку с выступлениями Мартина Лютера Кинга у торговца неподалеку от «Ричмонда», выложив за нее десять центов, и это была самая бессмысленная трата в ее жизни. Запись изобиловала идеями, не более того.
Фундаментальной добродетелью Гарриет считала трудолюбие – ведь тому, кто трудится, не до демонстраций с забастовками. Нечего Элвуду участвовать в этой нелепой битве за кинотеатр и нарушать общественный порядок, говорила она. «Ты ведь пообещал мистеру Маркони, что будешь помогать ему после уроков. Если работодатель не сможет на тебя рассчитывать, ты вмиг потеряешь место». Она надеялась, что Элвуда спасет чувство долга, которое когда-то спасало ее саму.
Где-то под полом застрекотал сверчок. Он столько лет живет с ними, что пора уже брать с него арендную плату. Элвуд оторвал взгляд от учебника по химии и сказал: «Ладно». А на следующий день попросил у мистера Маркони выходной. Он уже как-то раз брал отгул по болезни на пару дней, но больше за все три года ни разу работы не пропускал, если не считать поездок к родственникам.
Да, конечно, ответил мистер Маркони, даже не поднимая глаз от программы скачек.
Элвуд надел черные брюки, в которых выступал на прошлогоднем праздновании Дня освобождения. С тех пор он подрос на несколько дюймов, и штанины пришлось отпустить, но из-под них все равно выглядывала тонкая полоска белых носков. Черный галстук, который Элвуд сумел завязать всего с шестой попытки, украшал новенький зажим изумрудного цвета. Туфли были начищены до блеска. Словом, выглядел он презентабельно, пускай и переживал, что будет с очками, если полицейские выхватят дубинки, а белые – обрезки труб и бейсбольные биты. Элвуд отогнал