– и уехали.
– Может, это тебе приснилось? – спросила я, заметив некоторое несоответствие рассказа с действительностью, а Сонька головой покачала:
– Чокнулся, пенек старый, а если б эти здоровые мужики да тебе лопатой по голове?
– Я уж и сам потом струхнул…
– А чью могилу раскопали? – спросила я. – Богатый кто похоронен был?
Надо сказать, что кладбище здесь древнее, лично мною был обнаружен надгробный камень, датированный 1778 годом.
– Так ничью, – растерялся Максимыч.
– Как ничью?
– Вот так. Рыли прямо у ограды. На пустом месте то есть.
– Чего-то ты совсем заврался, – нахмурилась Сонька. – На пустом месте кто ж грабит?
– А вот и нет, – обиделся Максимыч, – я ночью-то разглядывать не стал, как эти укатили, велосипед прихватил и домой, а утречком встал и скоренько сбегал – любопытство одолело.
– Ну и что?
– Ничего, вырыта яма. Видно, спугнул я их.
– Да, история, – вздохнула я.
– Вот так, девки, думаю в село идти, сообщить куда следует.
– А чего ж не позвонил.
– Такое дело, думаю, лично надо…
Мы с тоской переглянулись и уставились на Максимыча.
– Ты вот что, – не выдержала Сонька, – ты б помалкивал обо всем этом. Совершенно не твое это дело. Времена нынче такие, свидетели долго не живут. Ну, сообщишь, куда следует, яму свою дурацкую покажешь. Они рукой махнут и уедут, а ты останешься один во всей деревне. Так что помалкивай, и нам зря рассказал, теперь вот ночь не спать.
– Думаешь, Софья, тут опасное что-то?
– Сам посуди…
– Да, дела! – задумался Максимыч.
Чтобы укрепить его здоровую задумчивость, Сонька в подпол спустилась и достала бутылку клюквенной. Мы выпили и закусили. Надо сказать, что Максимыч вдовствовал второй год, и вольная жизнь заметно подорвала его силы. Вот и сейчас, нанеся двойной удар по собственной печени, он заговорил невнятно, а движения, даже незначительные, давались ему с трудом. Мы подхватили его с двух сторон и привычно потащили к родному дому. Было это делом нелегким, хотя Максимыч отличался хилым телосложением, но, как я уже сообщала, жил за рекой, мост через нее отсутствовал, взамен него лежали два бревна. Пройти по ним, бережно поддерживая Максимыча, было почти цирковым номером, но мы помнили, что Сонька росла на его глазах, и это придавало нам силы. Максимыч был лишен обуви и на диван уложен, а я направилась к телефону. На работу я безнадежно опоздала. К счастью, мои трудолюбие и дисциплинированность не подвергались сомнениям, а непосредственный начальник, дева позднебальзаковского возраста, была глупа до святости, так что я не очень беспокоилась. И правильно: вопрос был улажен в две минуты. Мы заспешили домой, где нас ждал покойник.
– Он уже, наверное, попахивает, – предположила Сонька.
– Нет, рано еще. Я где-то читала, что трупное окоченение…
– Да замолчи ты, – разозлилась Сонька и вдруг заскулила: – Пропадем мы, Максимыч проспится, в село