разве что, быть может, растворить его. Но господин Тюльпан не сдавался. Когда-то он попробовал быть нормальным, и ему это не понравилось.
Господин Штырь снова вздохнул.
– Пойдем, – сказал он. – Покормим лопуха.
В Анк-Морпорке очень трудно следить за кем-то так, чтобы другие не следили за тобой, и даже за этими двумя осторожными наблюдателями внимательно смотрела пара глаз.
Глаза эти принадлежали маленькому песику пестрого окраса с преобладанием ржаво-серого. Время от времени он почесывался с таким звуком, будто кто-то пытался побрить металлическую щетку.
Шею его охватывала веревка. Она была привязана к другой веревке, точнее, к нескольким кускам веревки, неумело связанным между собой.
Веревку сжимал в кулаке мужчина. По крайней мере, такой вывод можно было сделать по тому, что она скрывалась в том же кармане грязного пальто, что и один из его рукавов, предположительно таивший в себе руку, теоретически заканчивавшуюся кулаком.
Пальто было необычным. Оно поднималось от мостовой почти до полей нависавшей над ним шляпы, по форме напоминавшей сахарную голову. Там, где они смыкались, проглядывал намек на седые волосы. Одна рука погрузилась в подозрительные глубины кармана и извлекла оттуда холодную сосиску.
– Эти двое следят за патрицием, – сказал песик. – Интересные дела.
– Разрази их гром, – отозвался мужчина и разломил сосиску на две демократичные половинки.
Уильям написал небольшой абзац о том, как Патриций Посетил «Ведро», и перелистал свой блокнот.
Просто потрясающе. Он всего за день нашел не меньше дюжины тем для своих новостных писем. Поразительно, что могут рассказать люди, если только у них спросить.
Кто-то украл золотой клык со статуи Бога-крокодила Оффлера; за рассказ об этом Уильям пообещал купить сержанту Колону выпивку, но уже частично отплатил ему тем, что закончил абзац об этом случае фразой «Стража Неустанно Разыскивает Злоумышленника и Уверена в его Скорой Поимке».
Он не был до конца в этом убежден, но сержант Колон, произнося эти слова, выглядел очень искренне.
Природа правды беспокоила Уильяма всю жизнь. Его учили всегда говорить только ее, или, точнее, всегда и во всем признаваться, а некоторые привычки трудно переломить, если в тебя их усердно вколачивали. А лорд де Словв придерживался старой поговорки, гласившей: «Как саженец нагнешь, так дерево и вырастет». Уильям оказался не слишком гибким саженцем. А лорд де Словв сам по себе не был жестоким человеком. Зато он таких людей нанимал. Насколько Уильям помнил, лорд де Словв вообще был не большой охотник до всего, для чего нужно прикасаться к людям.
Так или иначе, Уильям всю жизнь уверял себя в том, что выдумывать он не умеет; все, что не было правдой, всегда разваливалось у него в руках. Даже ложь во спасение – например, «Под конец недели деньги у меня обязательно будут», – кончалась для него бедой. Это называлось «сочинять» и в глазах де Словвов было грехом хуже самой лжи: это была