себя жену вместе с пятью их детьми!
Молочник только сглотнул и продолжил:
– В квартире стало гораздо спокойнее. Первое время г-н Дворк даже не приступал к сочинительству, а просто наслаждался неслыханной тишиной. Но времени для величественного труда все равно оставалось немного. И потому г-н Дворк принял не менее важное решение – он покинул службу. После чего вызвал ремесленников, и они обили толстым мохнатым войлоком всю его комнату. Все шумы, исходящие от соседей, улицы и крикливых детей, наконец исчезли. Но что-то не давало покоя…
На цыпочках, незаметно для витийствующего Фромбрюка, пробравшись на середину комнаты, маленькая г-жа Финк вдруг неожиданно топнула каблучком, выпятила грудь и всем своим видом продемонстрировала, что готова отбить любую атаку.
Молочник прервался на полуслове, горестно вздохнул и вдруг неожиданно сдался. Он отошел в угол, который до этого занимала Финк, скрестил руки на груди и уперся лбом в стену. Что означала эта поза – глубокое ли раздумье или признание собственного поражения – мне было неведомо.
Расхаживая мелкими шажками посреди комнаты и торжествуя, г-жа Финк продолжила рассказ:
– Итак, несмотря на все усилия, что-то все равно мешало нашему Дворку и не давало с головой погрузиться в работу. Так вот, я вам скажу: слишком много мебели было в его квартире. Эти дубовые шкафы, расставленные по всем углам, кресла, на которые он натыкался во время раздумий, стулья, мешающиеся под ногами. Он немедленно разыскал старьевщика, и тот в полчаса вынес из квартиры всю эту старинную скрипучую рухлядь. Тогда он запер дверь, выбросил ключ в уборную и сел за стол. Он занес золотой «паркер». «Алеф», – вывел г-н Дворк… И тут понял, что ничего более написать не может!
– Эта истина внезапно открылась ему! – со слезами в голосе закричал из угла Фромбрюк.
– Да, да, – подавив рыдания, подтвердила г-жа Финк, – его «паркер» дрожал. И можете себе представить – мертвая тишина стояла в квартире. Думаю, он встал и застегнул сюртук. А потом вцепился в войлок и содрал его со стены.
– О да! – патетически закричал из угла молочник и, встав в позу, продекламировал: – Он расстелил его на полу, лег в середину и, словно куколка неведомой бабочки, завернулся в тяжелый саван. С трудом выпростал руку и приколол к войлоку свой детский листок.
– Так гласит наше предание. – Г-жа Финк утерла слезы платком. – Через неделю, – продолжила она, – жена, пятеро детей и соседи вскрыли дверь г-на Дворка. Большая куколка лежала в центре квартиры. По просьбе семьи и требованиям соседей мы поместили тело в музей. Вот, – показала она на ковер. Слезы душили ее. – Экспонат занял центральное место. Вначале по периметру он был обнесен бархатным шнуром, и мои дети всякий раз протирали его такой маленькой пушистой щеточкой, которая хранилась у нас дома справа от двери. – Тут г-жа Финк зарыдала в голос: – Но щеточка куда-то запропастилась, а со временем пропал и бархатный шнур!
– Все мы, все мы, – в отчаянии из своего