с ней об этом. Она молчит. Сжимает мою руку, когда автобус, пыхтя, останавливается на том самом месте, делая ком в горле мягче, пока я стараюсь не смотреть на внушительные размеры вывески торгового центра, которую не меняли уже несколько лет: она выцвела от частых встреч с солнечным лучами, слилась в однообразную кляксу, но текст по-прежнему был читаем. Я дала этому пункту новое имя. Назвала его болью, и внушаю себе, что однажды мне хватит сил поехать другим маршрутом, либо вовсе никогда сюда больше не возвращаться.
Теперь настала моя очередь отнимать у Ло «никотиновые бомбы».
Когда водитель даёт по газам, заставляя двигатель, рыча, откликаться, я словно отпускаю себя. Мне хочется верить, что все это не всерьёз, и что дома меня, как раньше, вновь ожидаешь ты. Но прошлое не может стать настоящим. Оно уходит в забытье, оставаясь глубокими шрамами на сердце, которые не заживают. Ты просто умираешь с ними, а после рождаешься вновь. С новой жизнью, с новыми возможностями, но с тем же израненным сердцем. «У некоторых людей слишком грустные глаза. Это все потому, что в прошлой жизни на их сердце оставили много шрамов. Ведь это только жизнь может быть другой, а сердце… оно одно, поэтому оно вынуждает нас ощущать то, чего ты не знал никогда, но считаешь знакомым».
Мне хочется верить, что мои шрамы все же рано или поздно затянутся, а израненное сердце найдёт в себе силы мчать изо всех сил вперед, не боясь открываться и впускать в себя новое. Мне часто говорят, что у меня грустные глаза. В них стало ещё больше тоски, когда не стало Маттео, словно он поделился со мной своей частью, бережно отделив от своего тела, ушедшего в сырую землю, что-то очень важное.
Однажды, в университете, мне попалась тема непереводимых слов в французском языке. Там, среди изобилия всевозможных слов, я отыскала значение того, которое сейчас стало для меня куда глубже. Оно звучит, как Chantepleurer, что в переводе означает петь и плакать одновременно. Сейчас я проживаю похожее состояние, когда хочется петь, что есть мочи, но сердце плачет, захлебываясь солью.
Иногда ты шутил, что, выливаясь из берегов, мои глаза смогли бы утопить каждое живое существо на этой планете, а что сейчас? Мне хватило бы сил выплыть?
Ты умер в самый жаркий день весны. Он запомнился мне потерей сознания от неблагоприятной новости, запахом размякшего асфальта и пылью, хрустящей на зубах. За десять дней до нашей годовщины. Этот день должен был запомниться нам надолго, потому что все бесконечно твердили, что мы обязательно обручимся. Все это действительно было незабываемо, но только для меня. Я осталась с чувством тоски, ярости, непонимания и обиды, стоя на городском кладбище и ощущая, как каблуки вязнут в липкой грязи. С сотней вопросов, на которые никто не мог дать мне ответы. Я ненавидела тебя, любила, снова ненавидела, пыталась убежать от себя, уходила в рефлексию, не позволяя себе умереть внутри окончательно. В моем мире