шла на работу через Люксембургский сад. Этот звук казался неуместным, как и распускающиеся ранние цветы. На первый взгляд здесь как будто ничего не изменилось, но, присмотревшись внимательнее, можно было заметить, что среди беззаботных прогуливающихся преобладают немецкие солдаты, и глаз резали таблички на газонах: Interdit aux Juifs – «Евреям вход воспрещен». Евреев с самого начала подвергли остракизму, а теперь постепенно, но верно изгоняли из города.
Я замерла на месте, и сердце учащенно забилось. Прямо передо мной нарисовался немецкий солдат.
– Вы не сфотографируете нас, пожалуйста? – Он улыбнулся.
Я молча кивнула, жалея, что у меня не хватило смелости проигнорировать его и уйти. Приняв мое молчание за согласие, он протянул мне громоздкий фотоаппарат, объясняя на плохом французском, какие кнопки поворачивать и нажимать. Я не произнесла ни слова, хотя он, казалось, и не заметил этого, а когда я подняла глаза на женщину, повисшую у него на руке, та отвела взгляд. Я отступила назад, направила камеру на парочку, и женщина широко улыбнулась, ее глаза сверкнули, а красная помада блестела, как порез на лице. Если она лишь притворялась счастливой, это у нее отлично получалось. Мне так и хотелось бросить камеру на землю, но вместо этого я повернула ее под углом, так что в кадр попали только их ноги. Это принесло мне некоторое удовлетворение, и, возвращая фотоаппарат, я улыбнулась.
– Guten Tag[44]. – Я выдержала паузу, вглядываясь в круглое довольное лицо солдата, и добавила вполголоса: – J’espère vous aurez ce que vous méritez[45].
Он просиял в ответ:
– Danke schön[46]. Merci, mademoiselle.
Я быстро зашагала прочь, чуть не споткнувшись о металлическую табличку Interdit aux Juifs. Я отшатнулась и уставилась на нее, вспоминая свою подругу Эллен, арестованную вместе с семьей во время облавы «Вель д’Ив»[47] в 1942 году. Их отвезли на Vélodrome d’Hiver, а оттуда, как я слышала, отправили в Дранси, транзитный лагерь. Я послала Эллен три письма, но так и не получила ответа. Где она теперь? Что с ней стало? Ярость и ненависть закипели во мне. Захотелось вырвать из земли этот дурацкий знак. Я бы так и сделала, но знала, что это никому не поможет и принесет мне удовлетворение лишь на короткий миг. Поэтому я продолжила свой путь.
– Bonjour, les filles[48]. – Войдя в помещение банка, я сняла берет, закинула его вместе с легкой летней курткой на вешалку для шляп и поприветствовала своих коллег, чмокая их в щеки.
– Salut, Элиз. – Франсуаза подняла бровь. – По-видимому, сегодня нас посетят боши.
– Немцы, Франсуаза! – Мсье Дегард вошел в комнату. – Нельзя называть их бошами. Во всяком случае, здесь. И да, они хотят проверить некоторые счета. Кто отвечает за счет Дрейфуса?
– Я, – последовал мой ответ.
– Что ж, постарайся, чтобы все документы были у тебя под рукой.
Атмосфера оставалась напряженной до самого полудня, и мы испытали что-то вроде облегчения, когда один-единственный немецкий офицер вошел в банк как раз перед обеденным перерывом. Он оглядел помещение и щелкнул каблуками сапог. Хорошо хоть не зиговал «Heil Hitler!», как они обычно делали. Никто из нас не ответил словесно,