кричит кто-то впереди, и мы сдвигаемся с места.
Проезжаем малую толику.
– Сто-о-о-о-ой, – слышится крик и к моим саням, следующим полоз в полоз за Ослябей, подлетает на коне Коснячко.
Коснячко – доверенное лицо князя. Еще с того времени, как Ингвар Ингваревич не поехал на съезд в Исадах. А было то, слава Богу, десять лет назад. Поговаривают, что отсоветовал князя от участия не кто иной, как Коснячко. Собравшихся на съезде перебили, Ингвар Ингваревич, следовательно, чудом, или по промыслу Божьему, что в общем-то одно и то же, избежал смерти. А потом и вовсе сел на рязанский стол взамен убитого в Исадах родственника. Выгодно в конце концов получилось… В благодарность Божьей матери за счастливое избавление князь поставил Ольгов монастырь, да приписал к нему земли бортные и пять погостов, чтобы ни Заступница, ни инокини не бедствовали.
Коснячко за ту услугу до сих пор в фаворе у князя.
– Двое отроков за ночь околели, – говорит Коснячко, глядя на меня злым и мутным взором. – Погодите пока. Похоронить надо.
Мы замираем, боярин скачет дальше, чтобы предупредить князя, который едет в головах.
На обсуждение похорон уходит много времени. Копать промерзлую на сажень землю невозможно. Сжигать умерших – грешно. С собой вести несподручно – неизвестно, как там будет дальше. Священник при князе, поп Силантий, в языческом погребении отказывает категорически, да и что потом они скажут родичам околевших? Все эти доводы мне приводит Коснячко, вернувшийся от князя. Обоз в это время трогается.
– Что ж решили? – спрашиваю я, обеспокоенный тем, что все пришло в движение.
Коснячко разводит руками.
– Бог с ними, пусть уж так остаются… На русской земле, не на чужбине.
После полудня пересаживаюсь верхом. Вглядываюсь, напрягая взор, в белую даль. Смотрю пока не начинает искриться в глазах. От натуги кажется, что снег ходит волнами, словно река. Мороз щиплет щеки.
«Зимник сидит под кустом и следит за нами», – приходит на ум мысль.
Пальцы заледенели.
Вынимаю руки из рукавиц. Дышу на них, растираю. Согреваюсь.
Едем дальше. Вечером в подлеске замечаю стаю волков. Вожак, задрав морду, нюхает неподвижный ледяной воздух, остальные с уважением смотрят на него и на наши сани, волочащиеся мимо.
Мороз на Черниговщине какой-то другой. Крепкий, сухой. Наш полегче, не лютует.
Начинает валить снег. Воздух белеет, сумерки превращаются в молоко. Поднимается ветер, снежные хлопья хлещут по лицу. Холод пробирается за воротник. В сгущающейся темноте мерещатся страшные картины: отрезанная свиная голова с остекленевшими глазами или кто-то черный и согбенный с посохом, пробирающийся сквозь голых дерев…
«Какого лешего было ехать по зиме?… Не к ночи будет помянут… Ладно, ничего еще стряслось…»
Привязываю вороного к саням. Кличу отрока, чтобы накрыл коня попоной. Провожу рукавицей по щеке. Борода покрылась сосульками. Нежно тру лицо. Сажусь в сани.
Пробую думать о доме, о Рязани,