груда из которой торчит стрела. Вглядываюсь получше, бесформенная груда – это мертвая баба, а стрела торчит у нее из спины.
– Глядите, там мертвяк, – говорит кто-то.
– И там! И там!
– И здесь еще, – раздаются голоса.
Мы расходимся врозь, снова сходимся вместе. Глаз выхватывает в пустом пространстве города пятна убитых людей. Они везде: на улицах, в избах, в церкви, висят перегнувшись на колодезных срубах, разбросались на площади перед церковью, хоронятся в обвалившихся клетях, под плетнями, в канавах.
В стороне от дороги лежит женщина с ужасной раной на голове. Сжимает в предсмертном крепком объятии малое дитя. И году нет младенцу.
Позади церкви находим десять мужских тел с отрубленными головами. Кто-то разложил их ровным рядом. Топор, вероятно, орудие казни, залихватски всажен в стену. Выглядит так, словно палач отлучился ненадолго и вот-вот вернется. Попадись он нам сейчас, разорвали бы в куски…
С суровыми нахмуренными лицами пересекаем мы Пронск. Обследуем каждую улицу и закоулок. Повсюду одни мертвецы.
Три часа ушло на то, чтобы осмотреть все и увериться, что не осталось живой души. Врагов тоже нет, город пуст как щи в Великий пост. Скотина или разбежалась, или, что скорее всего, захвачена погаными.
Князь решает возвращаться в обоз. На вопрос Микыфора, как же оставить тела без христианского погребения, отвечает, что воротится и займется ими, как только выяснит, что там в Рязани.
– То не половцы сотворили, – в раздумье качает головой Микыфор, залезая в седло. – Нет, не половцы, – повторяет он, будто хочет уговорить сам себя.
– Кыпчаки так не лютуют – вторит ему Ингварь Ингваревич, – Это дьяволова работа, как пить дать. Его рук дело.
Я с ними не согласен. И половцы, и князья русские лютуют так, что не снилось самому свирепому зверю. Забыл разве Инвгарь Ингваревич, как его же сродственник князь Роман Глебович, что сидел раньше в Рязани, воевал с другими своими братьями? Как брал и жег города малые, и как вздумал убить киевского князя Андрея, который едва-едва утек от него в одном, рассказывают, сапоге, а дружину его, кого мечами порубили, других живыми в землю закопали, а иных со связанными руками в реке потопили.
Не отставали и половцы, расстреливали стрелами, вешали, рубали мечами, распинали такожде, как Спаситель наш был распят, и мужей, и жен, и детей малых.
Однако же, вопрос о том, кто повинен в гибели Пронска, остается открытым. Зима на дворе. Половцы сейчас далеко, разбили шатры на Дону и берегах моря Понтийского. И в ус не дуют.
Приехав в обоз, князь велит подать водки, пьет, не морщась, полную кружку, приказывает обнести водкой всех, кто был с ним в Пронске.
Едем к Рязани. Летим. Дорога к городу протоптана широкая, видно, что по ней шло несметное войско. Или большой обоз. Или войско с обозом.
Шутки и смех, которыми мы перекидывались, пока ехали по Черниговщине, смолкли. Не до скоморошества теперь.
Я велю достать и почистить кольчугу. Бог знает, с кем мы встретимся