следы бессчетных копыт. Мертвые тела вмерзли в землю.
«Придется вырубать топором…»
По мере продвижения вглубь перед нами встают разрушенные и полуразрушенные избы, пробоины в стенах словно раскрытые старушечьи рты. Снег снаружи домов, снег внутри.
Хочется выпить, но для этого придется останавливать сани, кликать Ослябю, и я воздерживаюсь.
Мы проезжаем подол и ограду из кольев, которую неизвестно кто поставил, то ли свои, чтобы из укрытия смотреть, как вражеские кони, пытаясь прорваться, вспорют брюхо; то ли враги, чтобы ни единое живое создание не сбежало из города.
Подъезжаем к Серебряным воротам. Вернее к дыре, зияющей на их месте.
– Разве въезд здесь? – слышу я чей-то недоумевающий голос.
– Был здесь, – отвечают ему.
Въезд без ворот и правда выглядит странно, как-то куце. Сразу и не узнать.
Городская стена в нескольких местах проломлена, рвы засыпаны сучьем и хворостом. Внутри города на снегу лежат его защитники. Плотным ковром из тел устлана земля рязанская. А над ними кружится воронье и галки. Подавляющее большинство убитых – это вои и обычные жители. Изредка попадается дружинник или профессиональный воин. Из чего можно заключить, что главные силы рязанского князя, либо ушли и сражаются сейчас в другом месте, либо были убиты и снесены в одно место.
Внутри города раскиданы валуны. Рязань обстреливали из пороков. Разметали неприступные стены, пробили в них бреши, снесли заборола, лишили защитников укрытия.
Я иду по белоснежному снегу, разглядываю разоренные дома, представляю, какого им всем было, когда поганые вошли в город. Олёна…
Ослябя толкает меня в плечо, указывает на что-то. Я слежу за его перстом и вижу человека, спешащего к нам.
Дружинники окружают князя. Видно, что приближающийся человек – свой, русский, но кто его знает, что у него на уме. Вдруг это ушкуйник, промышляющий миродерством, или убийца, подосланный врагом. Да и странно видеть живого человека в мертвом городе. Мы-то думали, что всех перебили.
Я смотрю на подошедшего. Хлопцы тоже на него смотрят. У него черное от заросшей бороды лицо. Он не стар, а даже еще совсем молод, лет двадцать ему. Просто не стригся долго.
Незнакомец подходит спокойно, без опаски.
– Приехали, милаи-и-и-и, – голосит он и грохается на колени, пытаясь обнять ногу стоящего к нему ближе всех Гюрги.
«Милаи» – какое-то женское слово, – думаю я.
Гюрга от неожиданности замер, но ноги не вырвал. Стоит и ворочает из стороны в сторону широко раскрытыми от удивления глазами. Будто спрашивает, как ему в таком случае себя вести.
Князь отдает распоряжение поднять парня. Отроки вскидывают его за руки. Ослябя отряхивает тулуп, на который налип снег, пока юнош валялся ниц. Спрашивают имя.
– Первуша, – отвечает тот. – А вы сами, откуда будете?
Гюрга объясняет, что мы – почти все местные, рязанские.
Поняв, что перед ним государь, Первуша снимает шапку и низко кланяется. Сбивчиво рассказывает