сыновей и не хотела оставаться в мире живых. Она была готова уйти и молила меня ее освободить. Плод был столь огромным, что муж решил, она грешила с мулом и вот-вот родит телёнка. Живот ее ходил из стороны в сторону зеркальными волнами. Дернется слева и справа также. Внизу и наверху. Синхронно. Никогда раньше я не видел подобного чрева. Уверенный, что внутри несколько детей, а не какой не телёнок, я предложил ей разрезать чрево, но выжить сможет лишь дитя, одно или все, я не знал. Знал только, что не мать. Она согласилась.
Ияри глубоко вздохнул, словно выдохом разродился словами всей той боли, что испытывала женщина, понимая, что умирает:
– Я сделал, что должно. Специальным ножом с изогнутым лезвием вскрыл чрево, когда женщина уже была в Иркалле, и извлек дитя.
Раман смотрел, как на ладонях Ияри появился слепленный из сырой глины цветок Лотуса в натуральную величину. Он лепил его, пока рассказывал.
– Ребенок был жив?
– Я принял много детей, но впервые видел то, что видел. Огромный плод весом более семи килограмм. Мне помогали трое извлечь его, а когда смыли кровь, дети закричали.
– Две девочки… и одна одновременно.
– Две зеркальные девочки. В утробе своей матери они лежали так, что смотрели друг на друга. И всеми пальцами на руках и ногах, самыми их кончиками, девочки срослись друг с другом. Всегда вместе, всегда рядом, и даже родиться одна не смела раньше второй.
– Вы их… вы их разъединили? – спросил Раман, понимая, что сейчас жрицы не были соединены друг с другом.
– Сначала я их спрятал. Эбла не терпит уродства. Тебе ли не знать. Два лишних рта. Две девочки, которые не могли ходить. Которые убили рождением мать. Детей отдали бы на съедение степным лисицам. Я обещал отцу детей, что выясню, как можно разделить сестер и отправился в Египет. Мое странствие и обучение заняло несколько лет. Когда вернулся, им было уже пять. Сетры продолжали лежать и смотреть друг на друга, скрепленные общей кровью. Им до сих пор не дали имена, делая вид, что их не существует. Девочки все пять лет жизни провели на полу того же сарая, где родились. На грязной соломе среди испражнений в хлеву. Я был удивлен, узнав, что дети способны говорить. Брошенные на пять лет они могли не просто мычать и кряхтеть. Зеркальные сестры говорили складнее, чем я сейчас. Мелодично, певуче, будто им известны все законы мироздания. И пусть они видят лишь кручёные хвосты волов над собой, они видели и слышали вселенную.
– У них был дар, так учитель? Великая богиня Нисабу одарила их знаниями?
– Кто знает волю богов, кроме них самих.
– Жрицы… – предположил Раман.
– Да, они знали и говорили странное. Я принялся записывать клинописью их слова, пока все остальные в доме называли девочек бесячими. Сестры не ставили точек или запятых и лишь служили рупором чужого голоса.
– Что они сказали? Что, учитель?
– Многое. Но главным было предостережение о трех знамениях, что станут началом конца.
– Конца чего?
– Конца Эблы, конца света, конца всего живого, Раман. Казалось, что ради этих