расхотелось в Америку.
– Скажите, Ватсон, вам не случалось видеть сон, будто вы съедаете книгу?
– Книгу? В самом деле?
– Даже не отвечайте! Ручаюсь, что вам такого сна не выпадало, а иначе, дружище, вас бы тут не стояло. Потому что древние греки верили, что видеть во сне поедание книги означает денежный доход для учителей и скорую смерть для всех остальных. Раз вы не учитель и до сих пор живы, дорогой Ватсон, значит, говорит мне дедукция, вы этот сон пропустили, чему я только рад.
– К чему вы клоните, Холмс?
– К тому, что я считаю истинным только это суеверие, ввиду его основательности и самоочевидности, а все остальные суеверия, приметы, сны, гадания на кофейной гуще, – список можно продолжать! – отношу к неосновательным заблуждениям. И во́рона Хугина туда же! Ватсон, завтра у вас день на сборы, послезавтра встречаемся на вокзале Ватерлоо. Наш поезд – для пассажиров «Титаника» первого класса – отправляется в девять утра, в Саутгемптон приходит в одиннадцать тридцать. У нас будет полчаса, чтобы попасть на «Титаник» и занять нашу каюту. Там я раскрою вам страшную тайну брата Майкрофта, точнее, нашего правительства, которое без нас с вами пропадёт, как малое дитя. Империя может бросить честного солдата, но честный солдат никогда не бросит империю в беде! Договорились, мой храбрый товарищ? Через неделю вы будете смеяться, вспоминая про нелепицу с этой птицей, стоя на твёрдой земле Нью-Йорка. У нас, кстати, карт-бланш на две недели небедной жизни в этом городе! А когда мы вернемся в Лондон, каждый получит от казны его величества по тысяче гиней. Кто и когда предлагал вам такие сказочные условия, Ватсон? А это тоже вписано в ведомость и уже завизировано премьер-министром Асквитом! Не разочаруйте его и себя, дружище…
Часы пробили угрюмо-зловещим боем шесть часов. С последним ударом механизма оконное стекло со звоном раскололось, словно в него ударила пуля, и осколки дождём полетели на тротуар… На Ватсоне не стало лица. Позднее он признавался, что решил в то мгновение категорически отказаться от щедрого предложения правительства, но не стал говорить об этом Холмсу, чтобы не расстраивать его сию минуту. «Пусть расстроится через день, попозже», – подумал Ватсон и отправился к себе домой на улицу Королевы Анны. Ветра не было, смог быстро сгущался вместе с вечерними сумерками. Пешеходы, пересекавшие Трафальгарскую площадь, уже не могли видеть адмирала Нельсона на топе мачты из пушечного чугуна. Газовые фонари освещали только сами столбы, на которых они висели. Прохожие представляли из себя тени, скользившие в тумане, как бесшумные привидения, зато в подвалах с резким визгом, с боем-дракой делили кухонные отбросы крысиные стаи.
Опасность витала в воздухе, и Ватсон уже жалел, что не поймал кэб на Бейкер-стрит. Подходя к пабу, он рассмотрел при свете вывески и окон высокого человека, подпиравшего стену и разводившего руками, словно танцуя на месте, не отрывая ног. На нём была матросская форма и бескозырка, висевшая на левом ухе, как на крючке. Ни шинели, ни бушлата на нём