Пахло ситцем и засыхающими цветами. Миссис Лэкерстин спала наверху. Слуги в людской тоже спали, положив головы на деревянные подушки, – всех сморил смертный полуденный сон. Вероятно, и мистер Лэкерстин спал у себя в маленькой деревянной конторе, дальше по дороге. Никто не шевелился, кроме Элизабет и чокры, который лежал на спине в комнате, смежной с хозяйской спальней, и покачивал ногой веревку опахала.
Элизабет только исполнилось двадцать два, и она была сиротой. Ее отец, хоть и не такой выпивоха, как его брат, Том, не отличался бережливостью. Он был торговцем чаем, и доход его сильно колебался, но врожденный оптимизм не позволял ему откладывать на черный день. Мать Элизабет была бесталанной, поверхностной, высокопарной женщиной, преисполненной жалости к себе, и избегала всех обычных жизненных обязанностей по причине своей излишней чувствительности. Немало лет она отдала таким движениям, как Суфражизм[51] и Высшая мысль[52], не раз пыталась утвердиться на литературном поприще и наконец удовлетворилась живописью. Живопись – единственное искусство, которым можно заниматься не имея ни таланта, ни прилежания. Миссис Лэкерстин приняла позу одинокого художника среди «филистеров» – в число которых записала, разумеется, и мужа – эта поза давала ей почти безграничные возможности досаждать окружающим.
На исходе войны мистер Лэкерстин, сумевший избежать военной службы, сильно разбогател, и сразу после прекращения военных действий семья переехала в новый, большой, довольно холодный дом в Хайгейте, с массой теплиц, кустарников, конюшен и теннисных кортов. Мистер Лэкерстин нанял уйму прислуги, включая (так велик был его оптимизм) дворецкого. Элизабет отправили на два семестра в очень дорогую школу-пансион. О, радость-радость, незабвенная радость тех двух семестров! Четверо девочек в школе были из «Благородных» семейств, и почти у каждой имелся собственный пони, на которых им разрешалось кататься субботними вечерами. В жизни каждого есть такой период, когда его характер получает окончательную формовку; для Элизабет это произошло в те два семестра, что она провела бок о бок с дочерьми сильных мира сего. С тех пор весь ее жизненный кодекс сводился к одному убеждению, и весьма простому. Оно состояло в том, что Добро (она обозначала его словом «прелесть») – это синоним всего дорогого, элегантного, аристократичного; а Зло («пакость») – это все дешевое, убогое, потертое, трудовое. Возможно, для этой цели – усвоить подобный кодекс – и существуют элитные женские школы. Это убеждение усиливалось в Элизабет по мере взросления, находя отклик во всех ее мыслях. Все – от чулок до души человеческой – она классифицировала как «прелесть» или «пакость». И, к сожалению, в ее жизни (процветание мистера Лэкерстина не продлилось долго) доминировала «пакость».
Неизбежная катастрофа разразилась в конце 1919 года. Элизабет забрали из школы, и ей пришлось сменить ряд дешевых, пакостных школ, прерывая обучение на семестр-другой, когда у отца совсем не было денег. Когда ей было двадцать, отец умер от гриппа. Миссис Лэкерстин осталась с доходом