борьба между старым и новым – беспощадная, между прочим, – а ты желаешь, чтоб обошлось без жертв?! Так не бывает, мой милый! – Ольга Петровна круто развернулась и вскинула голову. Появилась у неё такая привычка – высоко задирать нос. – Никто без боя не отдаст народу награбленное! Революция – это насилие и диктатура победившего класса, и узурпаторам необходимо смириться и склонить голову перед народным гневом!
– Но те, кто не желает насилия и диктатуры – тоже народ! – возразил Василий Пантелеевич. – Богобоязненный и трудолюбивый.
Ольга Петровна скорчила презрительную мину:
– Жалкие обыватели! Товарищ Коллонтай[8]подписала совершенно справедливый указ о конфискации части помещений Лавры, и монахи должны были подчиниться ему, согласно революционной дисциплине!
– Видимо, кроме Лавры, в Петрограде не осталось свободных мест, – ехидно вставил реплику Василий Пантелеевич. – Если хочешь знать моё мнение, то эта грязная развратница Коллонтай, об адюльтерах[9]которой не знает только глухой и слепой, сознательно решила заварить в городе кровавую бучу. Удивительно, с какой быстротой большевики сбросили маску миротворцев и показали своё истинное рыло с рогами и свиным пятаком.
– Рыло!!! У меня рыло?! – закричала Ольга Петровна. – Ну, знаешь! Тебе стоит выбирать выражения! Я, между прочим, отныне истинная большевичка и на днях вступаю в ряды ВКП (б). Меня рекомендовали сам товарищ Ленин и товарищ Лилина![10]
Сжав кулаки, Ольга Петровна подступила к Василию Пантелеевичу и потрясла ими перед его лицом, отчего на безымянном пальце огненной искрой сверкнуло золотое кольцо с рубином – его подарок на именины.
– Помяни моё слово, Оля, – глядя на рубин, тяжеловесно сказал Василий Пантелеевич, – если начали покушаться на духовенство, то следом падёт Помазанник Божий, а потом под нож пойдут все без разбора, и твои большевики в том числе.
– Пока что мои большевики, над которыми ты иронизируешь, дают тебе паёк, и ты каждый день ешь хлеб с маслом и делаешь омлет!
– Ты стала жестокой, Оля, но я знал, что ты найдёшь повод попрекнуть меня моим вынужденным бездельем. Лишь в одном ты права – я больше не хочу иметь ничего общего с убийцами и разорителями государства.
Очень медленно и спокойно Василий Пантелеевич встал со своего места. Взгляд зацепился за криво лежащую салфетку на ломберном столике, он аккуратно расправил её края с тонкой линией кружева. Провёл пальцами по полированной крышке фортепиано. Как там в романсе? «Рояль был весь раскрыт. И струны в нём дрожали»[11]. В сердце что-то дрогнуло, и он улыбнулся уголком рта.
Видимо, поняв, что происходит что-то необычное, Ольга Петровна замолчала.
У двери Василий Пантелеевич оглянулся:
– Ты даже не интересуешься, как твоя дочь. Здорова ли, сыта ли. Постарайся всё же стать матерью.
Шаркая ногами, Василий Пантелеевич вышел в коридор и слепо долго шарил руками по вешалке в поисках шубы. Ему было душно и не хватало воздуха. Хотелось как