домотканый коврик. Ещё одна лампада из венецианского стекла освещала лик Спасителя в красном углу. Когда Маркел зашёл, то от потока воздуха лампада качнулась и по стенам заплескались розовые тени.
Отдавая дань хозяину, Маркел степенно перекрестился на икону и, хотя комната была пуста, громко произнёс:
– Мир дому сему.
– Дверь-то затвори, сквозняк делаешь, – будто бы ниоткуда прозвучал густой мужской голос.
Под столом что-то завозилось, зашерудило, будто кошка чихнула, и из-под столешницы показалась трёпанная седая голова с рваными ноздрями и глубокими морщинами на лбу.
Маркел опешил.
Наверное, Кифе Тихоновичу нравилось играть с гостями, потому что на его лице появилось довольное выражение.
– Ко мне, мил человек?
– Если ты Кифа Тихонович, то к тебе, – сказал Маркел. – Бондарь я, Маркел Волчегорский.
– Как же, помню, помню. Очень ты меня порадовал. Особливо тем, что догадался подлокотники к скамеечке приделать. Уважил старика. Можно сказать, что благодаря той бочке я в живых остался. Так что твой должник.
Но ещё больше Маркел удивился, когда вослед за головой показалось всё туловище с крохотными ручками, крохотными кривыми ножками размером, как у трёхгодовалого ребёнка, и широкой квадратной грудью в синем кафтанчике с красными отворотами.
«Да он карла!» – ахнул про себя Маркел, но прикусил язык и постарался не выказать изумления.
Тем временем Кифа Тихонович подкатил к нему мягкими шажками и постучал пальцем по коленке:
– Что застыл столбом? В первый раз маленького человека увидал? Садись, раз пришёл. Рассказывай, в чём нужда.
Ту неделю, за которую Кифа Тихонович обещал дать ответ, Маркел прожил как в лихорадке. Каждый день он старался пройти мимо бывшего дома блаженной Ксении, чтобы хоть краем глаза взглянуть на Наташу. Знал, что она будет сидеть взаперти, но ноги всё равно вели его улицей, которую жители стали кликать Петровой, по имени Ксениного мужа.
Пару раз он видел во дворе Параскеву Антонову, но спросить о постоялице не решился. Чем меньше народу будет знать об их знакомстве, тем лучше.
Перед тем как идти в кабак за решением Кифы Тихоновича, Маркел зашёл в Матфеевскую церковь попросить у Господа заступления за Наташу. Сердце замирало от мысли, что если Кифа не сумеет справить дело, то Наташе суждено скитаться из угла в угол, а потом сгинуть. Когда решается судьба человеческая, страшно остаться одному, а с Богом вроде как напополам делишь горе или радость.
Сбегая с паперти, он щедро рассыпал нищим по медяку, чувствуя, как внутри отпускает страшное напряжение последних дней. Понял, что даже если Кифа откажет, он всё равно станет бороться за Наташу до последнего – хоть ценой жизни. Главное, Егорку успеть пристроить в добрые руки, чтобы не осиротить и по миру не пустить.
Целовальник Сидор сразу кивнул за перегородку:
– Помнишь, как стучать? Пять раз с оттяжкой. Иди. Ждут тебя.
Отрок опять проверил карманы. Провёл длинными