мировоззрение может иметь большую ценность для естественных наук, но как метафизика оно совершенно бессмысленно, если его истинность опровергнута в той же книге. Это была бы метафизика, которая нуждалась бы в более высокой, (однако неосуществимой) сверхметафизике, чтобы дополнить ее. Таким образом, в своей последней философской точке зрения ЛИБМАНН столь же непоследователен в прямо противоположном направлении, как и в своей первой точке зрения. Если пространство, время и категории действительно являются субъективными интеллектуальными функциями, то реальное, которое не зависит от них, о котором мы не можем подозревать, соответствует ли оно этим или другим законам, или вообще никаким законам, совершенно непостижимо, то метафизика действительно совершенно невозможна.
Если ЛИБМАНН так отчаянно сопротивляется этому последствию, то это потому, что, как и КАНТ, он не только признавал неизбежность метафизики, но и ее незаменимость. В трогательной манере ЛИБМАНН описывает человеческую потребность в решении проблемы «ты» и проблемы реальности в целом, и он убедительно критикует радикальный эмпиризм, который не хочет выходить за пределы того, что непосредственно дано в опыте, показывая, какие предпосылки за пределами реального опыта должна сделать каждая эмпирическая наука (25). И все же, для ЛИБМАННА всякая наука, выходящая за пределы опыта, невозможна, поскольку опыт должен подчиняться только категориям.
И зачем все это? Единственное, что действительно бесспорно из всех аргументов «Новых кантианцев» – это только утверждение, что мы можем воспринимать возможно существующие объекты только через посредство нашей чувственности и нашего интеллекта. Другими словами, что природа мировоззрения зависит и от природы субъекта. Но это может признать даже самый радикальный реалист и самый упорный метафизик. Важно то, что критика должна начаться с КАНТА, как и со всех неокантианцев, – это вопрос о том, насколько далеко простирается это влияние субъекта. КАНТ, ЛИБМАНН и другие неокантианцы видят в качестве ощущений, в форме представлений и в регулярности отношений акт субъекта. То есть они берут всю картину мира в целом как субъективно обусловленную и фактически переносят в объект (как таковой) только импульс, только причину этой картины мира, без того, чтобы природа этой причины где-либо проявлялась в следствии; ведь если из нашего мира убрать не только качество ощущений, но и их (пространственное, временное и законное) расположение как субъективное, то ничего не останется. Очевидно, однако, что в картине мира, возникающей из отношения объекта и субъекта, необходимо было бы найти и влияние объекта. В этом направлении существовала возможность выхода за пределы Канта. Такой выход должен был состоять в том, чтобы отвоевывать твердую почву, кусочек за кусочком, у всепоглощающего потока кантианства. Это должно было бы быть продвижение реализма против идеализма. Новое кантианство не движется в этом направлении.