здохнула Астонция. – Смотри, как бы я от тебя не избавилась, пресытившись столь унылым обществом! Пора бы повеселеть! И, знаешь ли, я всë-таки хочу по-неприличному!
Шварцзиле изобразил кривую улыбку на сероватом лице и отвернулся к окну. А чего же ещë можно было ждать от этой несносной девчонки?
Все в Локшере только и говорили, что о новом члене их славного сообщества – мистере Шварцзиле. Примечательно, что, хотя, в сущности, никто ничего о нём не знал, рассказывали очень и очень многое.
Был он то ли немцем по рождению, то ли просто немецкого происхождения, а сам исторической родины и в глаза не видел. Рассказывали: он страшный мот и способен проиграть в одну ночь целое состояние. Другие же утверждали: Шварцзиле одной ногой стоит на пороге работного дома и именно поэтому переехал в провинцию. Странным было также то обстоятельство, что загадочный иностранец, проигнорировав сдающиеся в аренду дома, выкупил полуразвалившуюся готическую часовню, в которой, по слухам, некогда совершила самоубийство графиня, чьей фамилии никто уже и не помнил.
Вызывала вопросы и спутница мистера Шварцзиле, привезшая с собой – опять же по слухам – пять больших сундуков, набитых исключительно куклами. Никто точно не знал, кем же приходилась джентльмену юная мисс Дульсемори: то ли племянницей, то ли сиротой-воспитанницей, то ли внебрачной дочерью. Высказывались разного рода предположения.
Боюсь, я вынуждена разочаровать и жителей славного города Локшера, и славных читателей сей истории: в мистере Шварцзиле, по крайней мере, при поверхностном знакомстве, не обнаруживалось ни грамма загадки. Людей, как он, свет проглатывал, пережёвывал, а иногда и выплёвывал, сотнями за сезон. Но, повторюсь, такое впечатление складывалось лишь при поверхностном знакомстве. А до более близких отношений с Арчибальдом Шварцзиле нам ещë ой как далеко!
Единственная важная и бросающаяся в глаза его особенность – шестой палец на левой руке, поселивший суеверный страх в акушерке, принимавшей роды у мадам Шварцзиле (если, конечно, мать шестипалого джентльмена могла когда-нибудь позволить себе оплатить услуги акушерки), которая назвала данный дефект «меткой дьявола» и оклеймила мальчика богопроклятым созданием.
С другой стороны, судьба, да и сам мистер Шварцзиле, позаботились о том, чтобы кличка «одиннадцатый палец» не прилипла к нашему герою. Мизинец правой руки, в свою очередь, был навсегда утерян в дебрях тëмной биографии Арчибальда Ганориуса Шварцзиле. Таким образом при нём осталось стандартное количество пальцев. Тем не менее ладони производили жуткое впечатление на окружающих: казалось, мизинец, обладая неуëмной энергией и нелюбовью к долгому нахождению на одном и том же месте, решил взбунтоваться и присоединиться к обитателям второй руки.
Впрочем, довольно о пальцах Шварцзиле.
На долгом жизненном пути отца Моррисона встречалось множество туманных утр и тяжёлых исповедей, но лишь одна девочка, свободно гуляющая по кладбищу, будто по парку. Примечательно, что встретилась она ему именно в туманное утро после тяжёлой исповеди.
– Грешна, ой, грешна, – лепетала по-детски уродливая старуха, сверкая чёрными дырами вместо зубов. – Грешна, ой, грешна! Столько женщин на своëм веку сгубила, столько душ невинных! Тысячи!
Старая сводница, увы, ничуть не врала. Грехам еë не было счёту, оставалось только поражаться, как слабая память умудрялась хранить в себе столько бесстыдных фактов. Но очень скоро священнику надоело поражаться, и он совсем перестал вслушиваться в строки мрачного перечня, а лишь монотонно покачивал головой, пребывая в том пограничном состоянии между сном и явью, когда в голову приходят самые странные фантазии и образы.
Так ему примерещилась его кузина, прекрасная Лизелла Смаугер, хладнокровно убивающая какого-то черноволосого ребёнка. Видение исчезло быстрее, чем Моррисон смог обдумать или запомнить его, а сам служитель Божий очнулся от дрёмы и немедленно устыдился. Старуха ещë не прекратила откровенничать и как раз нашёптывала одну очень интересную для священника вещь, которую он внимательно выслушал, запомнил и обдумал по пути домой.
Наконец смерть сжалилась и над умирающей, и над исповедующим, отпустив отца Моррисона восвояси, а тот запоздало отпустил грехи покойнице, хотя выбить место в Раю той не удалось бы уже ни при каком раскладе.
Было около четырёх часов утра, когда он, усталый, задумчивый и чем-то слегка напоминающий работника похоронной конторы во время эпидемии чумы, возвращался домой через туманное локшерское кладбище, неся на носу бесполезные запотевшие очки. Протирать стёкла не было смысла, потому что в такой туман всё равно ничего не увидишь, в этом Джон Моррисон уже успел убедиться.
Кладбище ожидаемо не могло похвастаться наплывом живых посетителей. Тишина, умиротворение, спокойствие. Идеальное место и время, чтобы погрузиться в мирные благочестивые думы.
Но не о вечном и неземном думал в этот момент усталый священник. И даже не о том, как бы поскорее добраться до тëплой постели и забыться безмятежным сном человека с чистой совестью и отменным здоровьем. Честно говоря, здоровье-то у Моррисона было не такое уж и отменное,