но она кого-то мне напоминает, – произнес Икрамов.
– Вы не оригинальны, – Николай Николаевич забрал портрет, сунул в дело. – Не вам одному она кого-то напоминает. Но все это бред!.. Важны не аллюзии, а конкретный человек.
Ибрагим Казбекович помолчал в раздумье какое-то время, попросил обер-полицмейстера:
– Позвольте, ваше превосходительство, еще раз взглянуть на рисунок.
– Понравилась мадемуазель? – оскалился тот.
– Мадемуазель? Она мадемуазель?
– Так, к слову. Возможно, мадам. Это вам и предстоит узнать.
Бывший артист оперетты Изюмов мерз в ожидании директора театра уже битый час, кутался в ветхое драповое пальтишко, шмыгал носом, подтирая жидкий и бесконечный насморк снятой с головы фетровой шляпой.
За эти годы Николай сильно сдал – стал совсем тощим, безвольный подбородок еще более заострился, на голове четко обозначилась яйцевидная лысина.
Увидел подкативший к ступеням театра богатый директорский автомобиль, суетливо сунул шляпу в карман пальто, заспешил навстречу Гавриле Емельяновичу.
Тот, оставив автомобиль, зашагал наверх и не сразу узнал бывшего артиста. С определенным удивлением замер перед двинувшимся к нему господином и, лишь когда Изюмов приблизился почти вплотную, с искренним недоумением воскликнул:
– Батюшки! Вы ли это, Изюмов?!
– Так точно, я-с! – Бывший артист смотрел на директора с виноватым обожанием. – Очень приятно, что узнали-с, Гаврила Емельянович.
– Вас – и не узнать?! После вашей выходки? – хохотнул Филимонов. – Да вы каждую ночь снитесь мне в самых кошмарных снах! – взглянул на смутившегося артиста, поинтересовался: – Озябли?
– Скорее, насморк-с, – виновато пожал плечами Изюмов. – После каторги организм совсем ослаб.
– Ну да, – кивнул директор. – Вы ведь у нас каторжанин.
– Бывший, Гаврила Емельянович.
– Бывших каторжан, господин Изюмов, не бывает. Это как проказа – на всю жизнь. – Филимонов снова окинул взглядом бывшего артиста, неожиданно предложил: – Чайку не желаете похлебать?
От подобного предложения Изюмов совсем растерялся.
– Так ведь, Гаврила Емельянович… Неожиданно как-то. Как прикажете-с.
– Приказываю, – коротко засмеялся тот и решительно двинулся по ступеням наверх. – Почаевничаем, побалагурим, повспоминаем былые славные дни.
…Директорский кабинет за эти годы мало в чем изменился – та же старинная тяжелая мебель, непременный набор горячительных напитков в буфете, мягкие, черной кожи кресла.
Гаврила Емельянович мимоходом указал бывшему артисту на одно из кресел, подошел к буфету, насмешливо оглянулся на Изюмова:
– А может, чего-нибудь покрепче, нежели чай? Водочки, к примеру. Или коньячку!
– Гаврила Емельянович, это будет совсем уж бесцеремонно с моей стороны! – Бедный артист от окончательной растерянности совсем не знал, куда девать озябшие руки и где пристроить помятую шляпу. – Готов-с выпить любой