управление.
Я спросил сыщика, осознал ли он, что я не потерплю слежки за собой, на что он ответил, чтобы я не волновался, он возвращается на Тридцать пятую улицу, дабы встретиться с Ниро Вульфом. Мне это не понравилось, но я смолчал, поскольку еще не решил, что́ говорить.
Поэтому, заглянув в забегаловку на Лексинггон-авеню, чтобы проглотить сэндвич и пинту эля, я первым делом зашел в телефонную будку, позвонил домой и наказал Фрицу не снимать дверную цепочку и говорить посетителям, что Вульф отбыл из города, и больше ничего, и еще никого не впускать.
Все-таки движение мне помогло. Колеся по Центральному парку и близлежащим авеню, я разобрался с самыми насущными проблемами и теперь, по пути в Берчвейл, составил для себя ясную картину.
Учитывая все обстоятельства – например, то, что дом выставляют на продажу, не оставив мне даже намека, не говоря уж о четком плане действий, – я бы не рискнул побиться об заклад, что Вульф попросту затаился. Уж больно искренне Марко кудахтал: «О мой друг, мой бедный юный дружок…»
Вполне могло статься, что Вульф и в самом деле решил умыть руки. Сотню раз, а то и больше, когда что-то или кто-то – частенько я – ему особенно докучали, он начинал разглагольствовать о своем доме в Египте и о том, как замечательно было бы пожить там.
Я, естественно, пропускал это мимо ушей, как досужие бредни. Теперь же я осознал, что человек, настолько эксцентричный, чтобы угрожать переездом на житье в Египет, вполне эксцентричен для того, чтобы претворить свою угрозу в жизнь. Особенно когда дело заходит так далеко, что он вынужден улепетывать словно заяц, вскрыв коробку с колбасками.
Следовательно, я был бы олухом, полагая, будто он просто отсиживается где-то, собираясь с силами и вынашивая планы контрнаступления. Но и обратного полагать я не мог. Я вообще ничего не мог полагать.
Исчез ли он навсегда или замыслил нечто такое, по сравнению с чем его обычные выходки казались бы детскими шалостями? Подразумевалось, видимо, что я одним махом отыщу ответ на этот вопрос, как и на все остальные, руководствуясь, естественно, собственным опытом и интеллектом. Однако в моем нынешнем положении комплимент мне не польстил.
Если случилось так, что я окончательно и бесповоротно предоставлен самому себе, очень даже хорошо. Как-нибудь справлюсь. Но с другой стороны, жалованья меня вроде бы пока не лишили… И что из этого следует? Свихнуться можно.
В итоге, все для себя прояснив и разложив по полочкам, в Берчвейл я прибыл в более свирепом настроении, чем когда бы то ни было.
У въезда в имение меня подстерегал один из коллег Нунана, и на извилистую аллею я был допущен лишь после того, как предъявил четыре разных документа. Оставив машину на площадке, окаймленной вечнозеленым кустарником, я обогнул дом и подошел к парадному входу. Дверь открыла служанка, бледная и заплаканная. Она не проронила ни слова, только стояла и держала дверь, но тут подвернулся один из подручных шерифа, которого я знал в лицо, но не по имени. Он буркнул: «Сюда» – и провел меня направо, в ту самую комнатенку, в которой я уже побывал.
– А, добрались наконец, – проворчал