в нем. Когда мы исполняли назначения доктора, мы выигрывали двенадцать часов заслуженного отдыха.
«Ну, мой милый, чтобы достичь Африки, нужно перетерпеть в течение сорока часов другого рода неудержимое рвотное, в соответствии с формулой Трансатлантической компании».
Счастливая своей идеей, мадам Форестье потирала руки.
Она поднялась и принялась ходить, а потом зажгла другую сигарету. Она диктовала и выдувала ниточки дыма, который сначала выходил прямо в маленькое пространство между губами, потом расширялся, испарялся, оставляя на месте серые линии, что-то вроде прозрачной туманности, туману, подобному паутинным нитям. Иногда ударом раскрытой ладони она смахивала эти легкие и более стойкие дорожки, иногда она ударяла по ним резким движением указательного пальца, и смотрела вдруг с серьезным вниманием, как медленно исчезают два незаметных кусочка исчезнувшего пара.
И Дюруа, подняв глаза, следовал за ее жестами, за всеми манерами, за всеми движениями ее тела и лица, занятый этой туманной игрой, которая не охватывала диапазона ее мыслей.
Она воображала теперь дорожные перипетии, с изображенными, придуманными ею попутчиками, она делала набросок любовного приключения с женой капитана пехоты, которая собиралась воссоединиться с мужем.
Потом уже села и стала расспрашивать Дюруа про топографию Алжира, которой она совершенно не знала. В десять минут она уже знала столько же, сколько и он, и написала маленькую главу из политической и колониальной географии, хорошо разбираясь в серьезных вопросах, которые будут подниматься в следующих статьях.
Потом она продолжила экскурс в провинцию Доран, причудливую прогулку, где сразу был поставлен вопрос о женщинах: о мавританках, еврейках, испанках.
– Это все, что интересно, – сказала ему она.
Она закончила пребыванием в Саиде, у подножья высокого плато, красивой маленькой интригой между унтер-офицером Жоржем Дюруа и испанской работницей, служившей на мануфактуре эспарто3 Айн-эль-Аджар4. Она рассказала о встрече, о ночи, в голых каменных горах, когда арабские шакалы, гиены и собаки кричали, лаяли и завывали посреди скал. И радостным тоном она произнесла:
– Продолжение завтра!
Потом она поднялась.
– Вот как пишутся статьи, мой милый мосье. Подпишите, пожалуйста.
Он смутился.
– Итак, подпишите!
Тогда он принялся смеяться и написал внизу страницы: Жорж Дюруа.
На ходу она продолжала курить. Он все время смотрел на нее, не находя, что бы такое сказать, чтобы поблагодарить, счастливый быть рядом с ней, пронзенный признательностью, чувством счастья от этой зародившейся близости. И ему показалось, что все, что его окружает, сделалось частью ее, до самих стен, покрытых книгами. Места для сидения, мебель, воздух, плывший с запахом табака, – все это имело что-то особенное, доброе, нежное, что пришло от нее.
Вдруг она проговорила:
– Что