подавляя дрожь в голосе и руках. Ему совсем незачем знать, что она трясется как осиновый лист в страхе перед встречей даже с одним индаррцем.
Папа прошел по комнате, измеряя ее шагами. Тринадцать в одну сторону, семь между кроватью и столом – Нахия уже все почитала. Отмерив тринадцать шагов, папа развернулся и пошел тринадцать шагов в другую сторону.
– Не переживай, – фальшиво подбодрила его Нахия, и ей показалось, голос сорвался. Ей показалось, он догадается, что она волнуется. – Все нормально будет.
– Нахия, девочка моя, там же опасно.
– Я знаю, пап, – тут же сдалась она и скуксилась.
– Ну так зачем тогда ты туда едешь? – спросил папа, развел руками и ответил сам: – Нахия, Кхара-Тау выпускает потенциальных убийц и солдат без чувства жалости.
– Но я же не стану убийцей, – пролепетала Нахия, взяв его за руку. – Ты же мне веришь?
У него задрожала губа. Так его и подмывало сказать – все они так говорят, а потом убивают людей десятками и сотнями, даже глазом не моргнув, – но это означало признать, что его дочь тоже может стать убийцей. В методах воздействия Кхара-Тау сомневаться не приходилось, они могли из кого угодно вылепить кого им будет удобно – в основном это убийцы. Жестокие. Безжалостные. Бьющие без промаха. Желательно по толпе, а не по единицам. В тот год, когда родилась Нахия, Далмат Сартсэги был таким. Очередным, не первым и не последним. Больше двухсот человек погибло от его руки в одно лишь мгновение. Еще сотни скончались после. Сартсэги был перспективным служащим, был главой охраны самого императора. Сказать это – значило поставить свою дочь, свою плоть и кровь в один ряд с такими отбросами, как он. Сказать это значило назвать свою дочь невероятно сильной и перспективной террористкой. А промолчать – значило согласиться сделать из нее террористку.
– Конечно, я тебе верю, – скрепя сердце, процедил папа, и Нахия улыбнулась.
Если она станет убийцей из-за его слабости и желания вечно ей потакать, он никогда себе этого не простит. Сейчас был тот момент, когда стоило отказать. Но как загорались ее глаза, когда она говорила о Кхара-Тау. Единственная, вероятно, эльдийка, питающая нездоровую слабость к истории и личностям другого государства. Ее восхищению ректором Акрамом У. Цунигаэги не было предела. Это восхищение ее погубит – он это точно знал.
– Но я все равно не хочу, чтобы ты ехала, – выдавил он из себя наконец. Нахия застыла в нерешительности над почти уже полным чемоданом и сощурилась.
– Мы же договаривались, – заныла она, и он обессилел. Она всегда получала, что хотела. И в этот раз она как будто хочет стать убийцей.
– Сама подумай, а если с тобой что-то случится? Вдруг ты… – он замялся, выбирая что-нибудь безобидное. – Заболеешь?
– Там есть медпункт.
– А вдруг ты серьезно заболеешь?
– Там есть медпункт, – уже более твердо повторила Нахия. Неожиданно твердо. Тут же скуксилась и снова стала вести себя на двенадцать, а не на шестнадцать. Она надула губки и сцепила пальцы. –