Пьера, либо к тому, кто позднее выложил за нее сто долларов. В ящике стола я, правда, наткнулся на записную книжку со списками имен на нескольких страницах, но, по словам Люсиль Дюко, это были имена клиентов, оставлявших щедрые чаевые. Она сказала, что Пьер плохо запоминал имена, поэтому добрых двадцать лет назад завел привычку их записывать.
В свою комнату она меня не пригласила. Когда я приехал и сообщил ее деду – она переводила, – что хочу осмотреть комнату Пьера для расследования, у меня сложилось впечатление, что Люсиль это не понравилось, но дед горячо одобрил, и она спорить не стала. Еще мне показалось, что она осталась со мной проследить, чтобы я ничего не стащил. Вообще впечатлений от нее набралось достаточно, в том числе что ей все равно, две у меня ноги или четыре, где расположено мое лицо – спереди или сзади – и так далее. Но себя она явно ценила высоко. Ее личико, вполне привлекательное, надо отметить, выглядело ухоженным, как и чудесные каштановые волосы, а покрой светло-коричневого платья был самым что ни на есть правильным и привлекал мужское внимание. Как-то и не верилось, что она столько старалась лишь для того, чтобы покрасоваться перед зеркалом.
Люсиль сидела в кресле по другую сторону от лампы. Когда я проверил последнюю книгу и поставил ее обратно на полку, то повернулся к девушке и сказал:
– Полагаю, вы правы: если он что-то и прятал, то здесь, в этой комнате. Вы, случайно, не вспомнили ничего из сказанного им?
– Нет.
– А попытались хотя бы?
– Я сразу вам сказала, что это бесполезно, потому что он ничего мне не говорил.
Ее голос был, пожалуй, излишне гнусавым. Я окинул Люсиль взглядом. Ноги, прикрытые платьем немного выше колен, попросту отменные. Экая жалость! Ладно, попробуем иначе.
– Знаете, мисс Дюко, я старался быть вежливым и проявлять сострадание. Вправду старался. Но мне крайне интересно, почему вам совершенно плевать, кто убил вашего отца. Это как-то… неестественно, если угодно.
– Понимаю, – кивнула она. – Вы ждали, что я начну рыдать, кричать, строить из себя Медею. Брр! Я была хорошей дочерью своему отцу – достаточно хорошей, во всяком случае. Разумеется, я хочу знать, кто его убил, но сдается мне, что вы ничего не добьетесь вашими методами, всеми этими поисками человека, который дал ему денег за клочок бумаги. А если и добьетесь, то вовсе не потому, что донимали меня просьбами вспомнить то, чего никогда не было.
– Ваши предложения? Как бы вы вели расследование?
– Не знаю. Я же не великий сыщик, не Ниро Вулф. По вашим словам, отец погиб от бомбы, подложенной ему в карман. Кто подложил эту бомбу? Я бы попробовала разузнать, где он был вчера и с кем встречался. Перво-наперво.
Я дернул подбородком:
– Не спорю. А вам на пятки наступали бы несколько десятков копов из отдела убийств, занятых тем же самым. Если преступника можно отыскать вот так, они его найдут без какой-либо помощи Ниро Вулфа. Вчера ваш отец, в частности, встречался с вами. Я не задавал вопросов о ваших с ним отношениях и не собираюсь задавать, пусть копы спрашивают. Они опросят всех в вашем окружении.