не мог развеять ужасный смрад, охвативший площадь после суда над мёртвыми.
Первым молчание нарушил отец Йоахим. Встав со своего места, он подошёл к перилам, разделяющим этажи галерей, и с кипящей яростью взглянул в лицо Кларенбаха. Их глаза встретились. Казалось, они могли испепелить взглядом друг друга. Стоящий на галерее инквизитор торжествовал: тот, кого он обязан был уничтожить, был в его власти. Осталось лишь ещё раз призвать его к раскаянию и отречению от своих заблуждений.
– Адольф Кларенбах, именем Господа Бога и святой матери церкви, призываю тебя отречься от своих пагубных заблуждений и вырвать свою душу из когтей сатаны, – сказал он.
– Именно сейчас я и нахожусь в когтях сатаны, – сухо и кратко ответил ему еретик.
На минуту вновь воцарилось молчание. Вцепившись костлявыми пальцами в доски перил, отец Йоахим с ещё большей, просто испепеляющей, яростью взглянул на своего оппонента.
– Отрекись, Кларенбах! Отрекись, пока не поздно, – сквозь зубы процедил инквизитор.
– Мне не от чего отрекаться, – с решительностью обречённого ответил осуждённый на смерть. – Когда ты убьёшь меня, ты всё равно не добьёшься своего, а у меня будет жизнь вечная. Так что даже эта смерть меня не пугает, потому что я знаю, что Христос победит смерть, дьявола и ад, – добавил он и опустил голову.
Услышав окончательный ответ, отец Йоахим отпустил доски перил и, развернувшись, спокойно вернулся на своё место.
– Иди с миром, добрый человек. Святой матери церкви больше нечего тебе сказать. Мы отпускаем тебя, – с усталым спокойствием сказал он, напоследок трижды перекрестив того, кто ещё стоял перед ним.
И едва «отпущенный с миром» сошёл с подмостков, как его тут же схватили и куда-то поволокли.
Перед этим точно также были «освобождены» и три десятка его близких сподвижников. «Освобождая» таким образом наиболее упорных и закоренелых еретиков, инквизиция признавала, что больше не имеет надежды возвратить их в лоно истинной церкви, после чего сразу же передавала их в руки светских властей, чтобы уже они решили участь несчастного. По негласному договору, установленному между церковью и государством, все, кого инквизиция освобождала из-под своей власти, сразу же после «освобождения» приговаривались к смертной казни через сожжение на костре. Но приговор в исполнение приводили уже не монахи-инквизиторы, а городской палач со своими подручными.
Напоследок было ещё объявлено о сносе семи домов и двух постоялых дворов, в которых еретики находили себе пристанище.
Места, на которых стояли эти дома, объявлялись проклятыми; на них нельзя было больше ничего строить. Единственным, что устраивали потом на таком месте, были помойные ямы.
Уже на рассвете, когда по всей округе горланили петухи, наступил черёд заключительной церемонии – проводов осуждённых на смерть к месту их казни.