вполне отчетливо можно было разобрать, кто есть кто и чем они занимаются.
Я провела там не дольше трех минут, но выскочила с ощущением, будто три часа пробиралась через минное поле. Сердце колотилось как бешеное, радость победы переполняла меня, но, когда, устроившись на мягком диванчике, я пересмотрела то, что сняла, накатило странное опустошение: ущербное сиротское чувство потерянности и ненужности, а еще горькое разочарование, обида и боль. Я ненавидела их обоих. Отправила со злости запись Лизе и просидела на том диване до самого закрытия ТЦ.
Телефонный звонок раздался, когда я протирала зеркало. Негромкий, заунывно-протяжный, он будто доносился из глубины Зазеркалья, и мне потребовалось несколько долгих секунд, чтобы сообразить, что звук идет из старого стационарного телефонного аппарата, висевшего рядом с зеркалом на стене.
Я осторожно подняла трубку и сказала: «Алло», но никто не ответил. Несколько раз повторила, но слышала лишь молчание. Быстро собравшись, я ушла.
Глава 5
Я отдала Ольге Олеговне ключ и даже отсидела последний урок, чтобы потом пойти к Бэзилу. Лиза на занятия не вернулась, и Липа долго допытывался, куда она делась. В глубине души надеясь, что ей хоть немного стыдно, я ответила, что ничего не знаю.
– Че хмурая такая? – Как только мы попрощались с Филом, Бэзил закинул руку мне на плечо.
– С Лизой поссорилась.
– Расскажешь?
– Нет.
Он скорчил кислую мину, и до его дома мы шли в обнимку, но молча. Каждый под своим капюшоном. Дождь казался бесконечным. За его блеклой пеленой мир стерся.
У семьи Бэзила была большая квартира в новостройке, и у него имелась собственная комната – просторная, с огромной лоджией и маленьким диванчиком на ней, где он совершенно открыто курил, и его мама делала вид, что ничего не замечает. Она была дома, но работала и встречать нас не вышла. Прошли прямиком к нему. Бэзил мимоходом ткнул ноут. Тот тихонько зашелестел и вынырнул из сна громким: «Не плачь, прошу! Я тоже не вывожу».
Широко расставив руки, я свалилась на кровать и замерла. У Бэзила было хорошо. Воздух чистый, и все чистое. По полу босиком ходить можно, кровать широкая и мягкая. На такой я тысячу лет проспала бы, может, выспалась наконец.
Бэзил, по-прежнему молча, стал переодеваться в домашнее. Успел скинуть пиджак на спинку стула и снять штаны, когда ему кто-то позвонил. Еще минут семь, пока он, рассекая туда-сюда по комнате в трусах и расстегнутой рубашке, перекрикивал музыку, болтая о своих футбольных тренировках, я, глядя в потолок, отлеживалась тюленем и представляла, как будто это моя комната.
Мы друг друга не стеснялись. Привыкли обходиться без этого. Когда-то Бэзил нравился мне как парень. Он вообще многим нравился. Это делало его наглым и самоуверенным, а может, наоборот, наглость и самоуверенность делали его привлекательным, трудно сказать. У нас с ним даже были недели две нервной, сумасшедшей влюбленности. Такой, когда не понимаешь, то ли хорошо