На удивление, становится легче. Артур улыбается и говорит, что мне повезло. Из всех, кто был в бронеходе, я – единственная не получила тяжёлых травм. Врач их табора погиб месяц назад, поэтому помочь своим товарищам могу только я. Артур спрашивает моё имя и кем я была на ковчеге. Меня зовут Ника, и я биолог. Занималась реконструкцией растений. Артур смеётся: у вас там что, восклицает, даже сады растут? Я киваю, в отделе терраформирования, отвечаю. Улыбка Артура превращается в гримасу, он с ненавистью смотрит на меня, но больше ничего не говорит.
Я пытаюсь сесть, но ватное тело не слушается. Я спрашиваю, сколько прошло времени после катастрофы. Артур отвечает, что около суток. Это много, очень много! Что с Ребеккой? Что с другими? Прошу Артура помочь мне встать. Он черпает воду из жестяного таза чашкой, и снова протягивает мне. Он даже не помыл её. Меня сковывает очередной приступ тошноты, но ради Ребекки я заставляю себя пить.
Пытаюсь встать, но тут же падаю обратно. Голова кружится и нестерпимо болит. Кажется, у меня сотрясение мозга. Но я вновь силюсь подняться. Я спасу Ребекку. Мокрая от пота одежда липнет к телу. Хочу снять водолазку, но Артур останавливает меня, говорит, что если я хочу выйти, придётся надеть ещё и паранджу, иначе кожа сгорит на солнце. Я прошу его помочь. Артур берёт меня под руку и помогает встать. Ноги подкашиваются, но я держусь. Кажется, я хочу есть. Но о еде я даже боюсь заикаться: представить не могу, чем питаются на поверхности.
Артур протягивает тёмные очки и серый марлевый мешок с прорезями для глаз. Говорит, что большинство ходят так, полностью закрытые от солнца. Вот у Зака, говорит, иммунитет. Он справляется без очков и паранджи. Я стараюсь не смотреть на бурную жизнь, которая разворачивается на оправе солнечных очков, и надеваю их. Мир становится серым. Затем Артур одевает на меня просаленный мешок, который он назвал паранджой. Какая это паранджа? Настоящая паранджа, помню из загрузок, женская одежда в мусульманских странах, а не грязная мешковина. Но я молчу. Я не говорю Артуру, что его мешок никак нельзя называть паранджой. Я жду, пока он наденет свой балдахин, и стараюсь не упасть от слабости.
Артур берёт меня под руку, и мы выходим. Бытие ослепляет: даже сквозь чёрные очки и сетку паранджи мир нестерпимо светится. Горячий воздух тут же пронзает лёгкие, не давая сделать и шага. Паранджа прилипает к моему мокрому от пота лысому черепу, и кажется, будто на голове полыхает огонь.
Я не могу сдвинуться с места, Артур терпеливо ждёт, когда я совладаю с собой. Он говорит, что днём стараются не покидать палаток, все работают ранним утром или вечером. Табор меняет стоянку ночью. Я не хочу узнавать подробности их жизни, я прошу отвести меня к Ребекке. Артур говорит, что лазарет на краю стоянки. Там, в общем шатре, они держат больных. Я же, по их мнению, здорова, поэтому меня поместили в палатку Артура. Я хочу возмутиться, но передумываю: на ковчеге в общей каюте я прожила десять лет. Правда, на ковчегах женские каюты располагаются отдельно от мужских. А вот семейную, с одной или с двумя комнатами, надо заслужить. У моих родителей была именно