вот попали бы к Николаше на блины не мы на «Ямале», а «Ленин» из семидесятых – я про ледокол. Вот тогда бы точно завертелось в духе «Аэлиты» с революцией на Марсе, и «пламенные сердца» для начала белую Арктику окрасили бы на картах в красный цвет, а потом…
– Ничего бы у них не получилось, – покачал головой Шпаковский, – особенно если бы нахрапом попёрли. Расстреляли бы их занюханным крейсерком… или легли бы под пулями гвардии, да под казачьими шашками. В лучшем случае в Америку сбёгли. Интересно, а при каких обстоятельствах мы бы?..
– Что? В Америку?
– Ну да.
– Прижми нас Романовы, что хуже некуда, так и… – капитан пожал плечами, – мало ли как оно повернулось бы. Разговорчики поначалу по экипажу разные ходили. И это я считаю правильным – просматривать и просчитывать равные варианты, и…
– И выбирать неизбежный, – недобро приложил Шпаковский.
– Вот уж действительно.
Оба вдруг покосились на стенограмму переговоров с Гладковым.
Как оно бывает – порой по мыслям и планам заурядное мероприятие вдруг непредвиденно превращается в целую эпопею, со всем букетом трудностей и их почти геройским преодолением.
Ледяной массив в море Лаптевых имел постоянный дрейф, и в отсутствие спутниковой навигации штурман вспомнил все старые приёмы, применяя весь свой полярный опыт, все знания, чтобы как можно точнее вывести судно к искомому месту. Целью была невероятная находка – четырёхмоторный самолёт ДБ-А, потерянный в 1937 году и обнаруженный здесь, в непонятно каком «девятьсот четвёртом».
Ветер уж какие сутки дул беспрестанно… до двадцати метров в секунду с порывами. Температура выше к широтам опустилась ниже пятнадцати градусов. И сыпало. Когда мелко, когда жирными «белыми мухами», когда колючими снежными зарядами.
Палубы заваливало снегом, обледеневая, образуя пушистую бахрому на леерах и оконечностях.
Организовывали повахтенные команды, соскребая с антенн наледь, счищая сугробы за борт.
Вообще после Анжу шли тяжко[16]. Делая порой не более шести-десяти навигационных миль за вахту, выискивая слабины во льдах, следуя торными разломами. Что, надо сказать, частенько уводило с курсовой линии.
И ломились напрямую – в этих случаях настойчивый нос ледокола будто выстреленным треском раскалывал засыпанный снегом панцирь, образовывая убегающую вперёд изломанную в кристалле трещину-молнию. А продирающийся сквозь льды корпус судна сопровождала постоянная, вечно переменная дрожь.
«Ямаловцы» занимались рутинной работой, несли вахты – ледолом для них не в диковинку. А вот важный пассажир, до недавнего наместник на Дальнем Востоке, с нескрываемым интересом, почти завороженно глядел, как толстый двух-трёхметровый пак проминался форштевнем, крупными обломками становясь на ребро, как бесстрастная природа Арктики уступала, пропуская в свои владения мощное творение рук человеческих. Иногда в торосовых развалах в изумрудных изломах льда попадался