и чародействе, способном застигнуть врасплох легковерных, обмануть нетвердых. Не пугайся чересчур сильно, тебе будет дана помощь, но не забудь выбросить безрассудство из своего походного мешка. Чужбина – плохое место для дутой отваги. Будь настороже, твори молитвы и да поможет тебе Всевышний.
Я не помню этой дороги. Я думал, что вот, наконец, свершилось: мы окажемся по разные стороны одного стола, мы будем говорить как равные. Я послан – за ним. Может быть, ему даже понадобится моя помощь. За этой мыслью прошел день, ночь и еще один день. Кажется, я даже ни разу не остановился, не передохнул. Не может быть? Наверно, вот только в памяти ничего не осталось – ни лиц, ни обстоятельств. Так легка была тогда моя голова. Я был горд, я радовался, что оказался нужным и известным ревнителям, что меня выбрали для поручения. Я не мог представить, что с ним могло случиться, и не думал об этом. Все будет легко, казалось мне, все будет просто, все разрешится к вящей славе Господней.
Вечером третьего дня я въехал в чужеземный город. Следуя полученным указаниям, легко отыскал обширный квартал единоверцев. Назавтра поставил в известность о своем прибытии людей, облеченных властью и сопутствующими ей заботами, после чего без труда нашел тех, кто разделил с моим другом его недавнюю дорогу, последних, кто видел его перед исчезновением. Их было двое, но разговор с ними мне ничего не дал. Спутники моего соученика не владели даром рассказа. Болезнь, говорили они вразнобой, на него напала болезнь. Он перестал править лошадью, не отвечал на наши вопросы. Только бормотал про себя, беспрерывно бормотал. Что, спросил я, что он пытался сказать?
На каком языке? Не знаем, нам было не разобрать. Только отдельные слова. «Тяжело, – говорил он не раз, – как тяжело». Позже в галерее меня поймал еще один человек, бывший в том небольшом караване, – высохший старый раб без имени, кормивший лошадей и чистивший ослов. «Ты пришел за ним, – спросил он. – Ты друг ему?» – «Да», – ответил я. Он бросил на меня испытующий взгляд. «Я учился вместе с ним», – попробовал я снискать его доверие, и опять почти не солгал. «Он может тебе открыться», – сказал раб. Я молчал и ждал продолжения. Тогда раб добавил, что не уверен в сказанных словах, но они послышались ему такими и потому он не может их от меня скрыть. «Твой друг раз за разом твердил: “Тяжело удалиться от Господа”», – здесь согбенная тень неслышно метнулась в сторону и растаяла в предвечерних сумерках, оставив меня в ошеломлении.
Имена двух-трех горожан, по слухам, сочувствовавших отступникам, были известны верным. Никакой опасности я – безвластный путник – для них не представлял. Стоило попытаться. На следующий день я обошел все указанные мне дома и везде повторял одни и те же слова. Иногда хозяева не показывались для разговора со мной, высылая детей или слуг. Но я этим не смущался. Пусть знают, мне скрывать нечего. Я не темнил: говорил, что он – мой земляк и давний друг, да, я знаю – с ним в дороге приключилась болезнь – и хотел бы убедиться в его здравии. Больше