у страха глаза велики.
«Хе-хе, трусишка, – я дружески похлопал его по плечу, – а вот смотри, как я поздороваюсь с твоим графом». – Он уцепился мне за руку, но я стряхнул его, и одним махом перескочил через ограду: «Здравствуйте, сеньор! Рад вас видеть!»
О, черт, где же эта веревка? Вот! И камень действительно заскрежетал – еле слышно. Но по его скулежу я заключил, что этого было достаточно.
«Хм, – продолжал я, как бы сам с собою. – Не знаю, может быть, мне почудилось, но, кажется, почтенный граф в ответ на мою вежливую речь несколько повернул голову. А ты как считаешь?»
Взвизгнув, он метнулся ко мне, зацепился за ограду и свалился, прижавшись к моему сапогу: «Пойдемте отсюда, сеньор, заклинаю вас… Всеми святыми!.. Умоляю, не трогайте его!»
«Сколько раз я тебе говорил, Хоакин, – я не без удовольствия дернул ногой, – бояться нужно тех ближних, кто еще ходит на своих двоих. А у этого… Вот, гляди. Добрый граф, – я повернулся к статуе, – вам здесь, наверно, одиноко. Знаете что, не соблаговолите ли пожаловать сегодня ко мне на обед? Этот оболтус нам все и приготовит, часика, скажем, через два-три. Повар из него посредственный, зато у меня есть припасенная бутылочка бордосского, так что не откажите».
Я наконец-то отпихнул его и опять дернул за веревку. Снова раздался скрежет. Только бы не упала голова. «Хм, интересно, – мой голос должен был обозначать легкое изумление и вместе с тем полное отсутствие озабоченности, – он кивнул. Значит, согласен, придет. Забавно. Давай, пошевеливайся, теперь тебе придется постараться. Надеюсь, в этот раз ты не испортишь соус», – я схватил царапавшего землю Хоакина под мышки и с удивившей меня самого легкостью перебросил через ограду. Он подскочил и бросился в темноту. Я едва успел снять веревку и пристроить голову у подножия статуи – не хватало, чтобы после такого блистательного спектакля она разбилась.
Я продирался через кусты и повторял: «Неужели, неужели…» Невероятность удачного обмана взбадривала и пьянила кровь. Еще бы каплю везения, и я могу выкрутиться… Кто знает? У задуманной мною пьесы оставалось еще два акта, но успех их от меня почти не зависел.
Поверить невозможно, но и дальше все сработало, как задумано – без сучка и задоринки. Хотя упусти я его по дороге с кладбища, весь план пошел бы насмарку. Но я сообразил, учуял – в такие моменты мое сознание отличается особой остротой – и выудил Хоакина из плотных зарослей, куда он в отчаянии забрался, сбившись с пути уже в двух шагах от улицы. Дотащил до дома, запер дверь и приказал идти на кухню, для убедительности помахав незаряженным пистолетом. Он затравленно на меня посмотрел и не говоря ни слова побрел к жаровне.
Теперь уже я за ним следил: ускользни он, и все пропало. Невзначай я проверил оконные задвижки, откупорил бутылку дешевого вина и разрешил ему пригубить. Сознание его постепенно притуплялось, он уже почти не верил в то, что увидел на кладбище, и немного успокоился. Но руки тряслись все равно. Хотя бы не порезался, идиот! Кровь мне была совсем не нужна. Я все время