своей девушки… это будет несправедливо, – бормотал человек, обращаясь к Фюзелли.
Фюзелли представил себе, как он лежит на койке с распухшей шеей, а ноги и руки его все немеют и немеют.
Краснолицый человек на середине коридора заговорил:
– Стоит мне только подумать о том, как я нужен дома своим, сразу страх как рукой снимет. Сам не знаю почему. Просто не могу я сейчас платить по счету. Вот и все! – Он весело засмеялся.
Никто не присоединился к его смеху.
– А очень это заразно? – спросил Фюзелли своего соседа.
– Самая прилипчивая штука, какая только может быть, – мрачно ответил тот.
– Хуже всего то, – заговорил пронзительным истеричным голосом другой солдат, – что тебя выбросят на съедение акулам. Черти! Они не имеют права поступать так даже в военное время! Они не имеют права обращаться с христианином, будто это околевшая собака!
– Держи карман! Они имеют право делать все, что им, черт побери, заблагорассудится. Хотел бы я видеть, кто им помешает! – воскликнул краснолицый солдат.
– Если бы он был офицером, его бы не выбросили так! – раздался снова пронзительный истерический голос.
– Брось ты это, – сказал кто-то другой. – Охота из-за болтовни неприятности наживать.
– А как вы думаете, не опасно дожидаться здесь, около того места, где лежат эти больные? – прошептал Фюзелли соседу.
– Да уж само собой, что опасно, – уныло ответил тот. Фюзелли вздрогнул и стал пробираться к дверям.
– Пропустите-ка, ребята, меня сейчас рвать будет, – сказал он, думая про себя: «Черта с два! Скажу им, что было закрыто. Они и не подумают проверять».
Открывая дверь, Фюзелли представлял себе, как он подползает к своей койке: шея его пухнет, ладони горят от лихорадки, а руки и ноги коченеют, покуда все не изглаживается во мраке смерти. Рев ветра на палубе и плещущая пена отогнали все другие мысли.
Фюзелли вместе с другими солдатами потащил переливающийся через край бак с отбросами по лестнице, ведшей из столовой наверх. От бака несло прогорклым жиром и кофейной гущей; жирная жижа стекала по их пальцам, когда они, напрягаясь, поднимали его вверх. Они, шатаясь, добрались до перил и опорожнили бак в темноту. Плеск падающей массы затерялся в шуме волн и пенящейся воды, бежавшей вдоль бортов парохода, Фюзелли нагнулся над перилами и стал смотреть вниз на слабое фосфоресцирование. Это был единственный источник света в черной бездне. Он никогда прежде не видал такой тьмы. Он крепко уцепился обеими руками за перила, чувствуя себя затерянным, подавленным темнотой, воем ветра и шумом пенящейся воды, бежавшей за кормой. Он мог сменить это только на зловоние нижней палубы.
– Я сам снесу вниз бак, не беспокойся, – сказал Фюзелли товарищу, ткнув ногой бак, который издал звенящий звук.
Он напрягал зрение, чтобы разглядеть что-нибудь. Темнота, казалось, давила на его глазные яблоки, ослепляя его. Вдруг он услыхал вблизи голоса.
– Мне никогда раньше не приходилось видеть море. Я не думал, что оно такое.
– Мы теперь в опасной зоне.
– Это