ах, для вас история СССР, история Великой Страны, всего лишь плохо запомнившиеся страницы учебника, и вы помните лишь немногие имена и даты, безбожным образом путая то и другое?!
Вы не хотите туда – в светлый мир социалистического равенства, отсутствия безработицы, идеологически выдержанного ТВ и литературы, колбасы по два двадцать и гегемонии пролетариата? Почему?!
Неужели вы не хотите получить бесплатное жильё?! Нужно всего лишь устроиться на работу, встать в очередь…
… и через три-пять-десять лет получить наконец служебную квартиру, а пока – не барин, вот тебе койка в общаге, или быть может, комната в коммуналке с дружными соседями! Ну или в бараке, с удобствами во дворе, но тёплом, уютном, и даже тараканы в щелястых стенах – тоже уютные, нашенские.
А путёвки а Анапу?! Да, не совсем бесплатно и не каждый год…
… но Можайск в сентябре, право слово, не хуже! Какие там грибы, ягоды, рыбалка! А соседи по комнате, весёлые и дружные ребята, готовые принять вас в свою пролетарскую компанию… неужели не хочется?!
Водочка и портвейн «Три топора», папиросы «Беломор» и песни под гармошку…
… ну же?!
А Высоцкого под гитару, Визбора и обсуждение последней премьеры МХАТа… хотите? Свитера, палатки, походная романтика, и опять же – рыбалка!
СССР! Ленин! Партия! Комсомол! Ну же?! Кобзон, Зыкина, БАМ, Целина…
… как это не хотите?!
Пролог
Привалившись обтянутой ватником спиной к стенке сарая, сколоченного из потемневших от времени горбылей, я запустил руку в щель, вытащил начатую пачку «Севера», чуть помявшуюся и влажную, и пустил папиросы по кругу. Смяв мундштук озябшими пальцами, дунул, выдувая табачную крошку, и зажав в зубах, потянулся было за спичками, но Лёха, хлопнув себя по карману, вытащил массивную зажигалку, и, откинув крышку, дал прикурить.
Затянувшись, я снова откинулся к стене, пережидая сладкое головокружение, так похожее на воздушную яму во время полёта, и сдвинул кепку на затылок, открывая лицо бледному, немощному северному солнцу.
– Богатая зажигалка, – ломким, нарочитым баском сказал кто-то из ребят, – откуда такая?
– Батина, – небрежно бросил владелец, вздёрнув подбородок и поправив сползшую было куртку на ватине, наброшенную на узкие плечи, – Мать вчера отдала. Сказала, что раз уж я, скотина такая, всё равно курю, то пусть уж она у меня и будет, чем в комоде пылиться.
Он криво усмехнулся, и, снова откинув крышку, крутанул колёсико, полюбовался на огонёк, и бережно спрятал в карман. Какая ни есть, а память об отце.
Хоть и болел Фома Ильич, хоть и попивал, да и, говорят, поколачивал жену и сына, но какой ни есть, а отец. Да и так-то он не злой мужик был, сложилось так просто, незадачливо. Да и кто без греха?!
Старые раны, ноющие на любой пустяк не хуже зубной боли, они благостности не прибавляют!
А теперь вот нет его, помер от наспех, плохо залеченных в санбатах ран, и всей памяти – пиджак на вырост, трофейная зажигалка, две медали, да несколько фотографий. Ну и сын – тощий узкоплечий мальчишка