нахмурилась, зло зыркнула на Алёну.
– Сами как-нибудь управимся без этой старой шарлатанки. Все, отстань, Аленка, и иди уже ешь. На работу пора.
Алена вздрогнула от ее окрика и пошла на кухню. Повязка давила на живот, сидеть было невозможно, но другого выхода не было, приходилось терпеть эти ужасные неудобства.
Прошло уже три недели с тех пор, как мать обо всем узнала. Когда Алёна очнулась после кровотечения, мать сидела возле неё подозрительно тихая и спокойная, только волосы ее были не убраны, а торчали в разные стороны растрепанными прядями. Но увидев, что Алёна открыла глаза, она медленно поднялась, и лицо ее сразу же исказила гримаса злобы и ненависти.
– Ну что, потаскуха, нагуляла все-таки за сараями выродка? – прошипела мать ей в лицо, и Алёна вздрогнула от страха, – где же твой хваленый женишок? Слинял? К свадьбе с другой девкой готовится? Конечно! Та, небось, не дается за сараями кому попало!
Алена покраснела от жгучего стыда, прижалась к стене. Голова кружилась, к горлу подступала тошнота. Ей хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть с лица земли. А мать все ругалась, переходя на крик.
– Вот теперь и живи с этим. Не помогли травы Кукулихи, не вышел из тебя ребёнок. Лучше бы ты подохла, тварь окаянная!
– Как не вышел? – Алена коснулась рукой живота, и ребенок толкнул ее, оповещая о том, что жив.
– Вот так! Раньше надо было все это делать, дура ты пустолобая!
Слова матери больно ранили Алёну, но сильнее боли был страх, сковавший все её тело. Она лежала на кровати – измученная и бледная, и тряслась мелкой дрожью.
– Прости, мам! Я и вправду дура. Как и жить теперь не знаю… – сквозь слезы выговорила Алёна.
Фаина размахнулась и залепила дочери звонкую пощечину. А потом схватила её за волосы и, стащив с кровати, начала пинать изо всех сил. Алена рыдала, закрывая голову руками, а когда мать устала и, тяжело дыша, отошла от нее, она вдруг почувствовала облегчение. Ей стало легче от того, что мать, наконец-то, обо всем узнала, что теперь не одной ей нести эту невыносимо тяжелую ношу.
– Слушай сюда, паскудница, – тихо сказала мать перед тем, как выйти из комнаты, – с этой минуты ты во всем будешь слушаться меня. Кончилась твоя воля вольная. Хочешь иметь шанс жить нормально, будешь делать все так, как я тебе скажу. Одна провинность, и я выгоню тебя, пузатую, из дома. Не шучу! Выгоню, еще и палкой поколочу. И пусть тебя в деревне закидают камнями, втопчут в грязь, в лес с твоим выродком прогонят. Мне тебя не жалко будет.
Фаина замолчала, и в комнате повисла тишина – тяжелая, как мешки картошки, которые Алена таскала в холодную яму по осени. А потом мать рявкнула так, что девушка подскочила на кровати.
– Поняла меня?
– Поняла, – прошептала Алена и закрыла глаза, опустила голову.
С той самой минуты она ни разу не посмела поспорить с матерью, ни разу не высказала того, что думает и чего хочет. Стержень внутри Алены, который и так-то был хрупок и тонок, под тяжестью стыда и вины, взял и переломился, и все ее нутро превратилось в кисель – жидкий, податливый и безвольный. Теперь всей ее