воскликнул:
– За что? Он же памятник!
– Ну, – задумалась мама, пришедшая с кухни, и руки у нее все еще были в муке, – избавляются от наследия коммунистического прошлого…
– Ты что это, мать? – хлопнул по коленям отец. – Сегодня памятник, завтра – человек. Мало им было бульдозера?
Мама примирительно подняла белые руки:
– Просто стараюсь разобраться в причинах.
– Ну, знаешь ли, – еще больше нахмурился отец.
Когда приехали черкасские родственники и все расселись за буковым столом, купленным на днях в салоне «Карпатская мебель» – «это тебе не сосна и уж точно не ДСП», довольно стучала по дереву мама, – выпив привезенного «Златогора», отец вновь заговорил о памятнике.
– По всей стране валить надо! Черта рыжего! И труп с Красной площади вынести! – заявил в ответ седой дядя Назар (никаким дядей он мне по факту не был, но просил называть его именно так).
– Что? Ты, стало быть, одобряешь? – добавляя градуса в беседу и рюмки, вскрикнул отец.
– Андрей! – одернула его мама.
– Нет, мать, погодь! – Зацепил вилкой маринованный грибочек отец. – Я не могу понять, Назар, ты бандеровец, что ли?
Они сцепились и успокоились только под утро, когда начатое после трех бутылок «Златогора» массандровское «Каберне» свалило одного на пол, а другого – на буковый стол.
Перед завтраком я слышал, как мама – это были ее родственники – умоляла отца, чтобы тот «не молол языком», а он тихо, шипяще-стонуще отвечал. Наверное, соглашался, потому что отец всегда соглашался с матерью. Но днем, когда мы вышли осматривать севастопольские достопримечательности, все равно подначивал: «Ну, не знаю, Назар, это все-таки святое для русского человека место; пустят ли туда бандеровца, а»?
Дома, когда черкасские родственники и мама ушли спать, а отец ложиться не стал, пробрался на кухню, чтобы опохмелиться холодным «Львовским», я спросил:
– Папа, вот вы с дядей Назаром спорите, а в Оранжевую революцию как общались?
– А мы не общались, – заявил отец. – Да и какой он тебе дядя?
Собственно, черкасские родственники не привлекали: от Назара всегда несло хлоркой, а его жена, Галя, переходя на русский язык, использовала немыслимое число ласкательных суффиксов: «Олечка, Вадимчик у тебя совсем взросленький стал», – но ссориться с ними я не собирался, потому что в 2004-м у моей тогдашней девушки Любы, записанной в телефоне, как «Люба ЯЯЯ», из-за политических споров разошлись отец и мать, и она билась в истерике, напрягая: «Это тупо, это предельно тупо!»
Но тогда памятники не валили, а сейчас от Ленина, сделанного из уникального карельского кварцита, остался лишь постамент, торчащий, как культя рвущегося из-под земли монстра. Исписанный дикими призывами, обклеенный странными плакатами, обломок – напоминание того, что после 2004 года разочарованных стало больше.
– Вот такой, бля, вот такой! – орет наголо бритый парень, становясь так, чтобы обломок памятника торчал, будто эрегированный член.
Товарищи,