должна заслужить прощение. Должна!
У Бритты на лице благоговейный трепет.
– Бессмертна… – выдыхает она, а потом охает: – Что ж это, мы можем жить вечно?!
– Я сказала «практически», – поправляет ее Белорукая. – Никто не бессмертен, лишь боги. Однако ваш вид стареет очень медленно – по сотне лет за каждый человеческий. Добавь сюда быстрое исцеление, способность видеть в темноте, вот и неудивительно, что люди вас так боятся – особенно тех, кого трудно убить, как Деку.
Бритта снова устремляет на меня взгляд; я напрягаюсь, ожидая увидеть в них то самое выражение – отвращение, которое так часто отражалось в глазах старейшин. Но она уже даже не смотрит на меня, а хмурится, глядя на Белорукую.
– Белорукая? – зовет Бритта и, когда женщина к ней поворачивается, продолжает: – А мы же не начнем есть людей, да? Ну, Золоченые ели, а мы их потомки, с умениями всеми этими и…
– У тебя начали заостряться зубы? – перебивает Белорукая.
– Что? – недоумевает Бритта. – Ну, нет, но…
– Тебя привлекает мысль вкусить человеческой плоти?
Бритта кривится в отвращении:
– Нет, нет, конечно!
– Тогда больше не задавай мне глупых вопросов, есть людей, ну и ну, – фыркает Белорукая, качая головой, и жестом велит нам идти. – Бегите занимать места. До Хеймары нам предстоит долгий путь.
Мы направляемся к трапу, ведущему вниз, в трюм, а Бритта все ворчит себе под нос.
– И вовсе не глупый вопрос, – бормочет она. – Болтовни-то про хищников, видение в темноте и все такое… логичный же вывод.
Бритта говорит так обиженно, что у меня изнутри поднимается смех, на мгновение отодвигая страх. Когда мы входим в трюм, пытаюсь удержать это веселье внутри.
– Вот мы и на месте!
Жизнерадостный голос Бритты – бальзам на мои мысли, которые в трюме неуклонно мрачнеют. Мы здесь всего несколько минут, а я уже на пределе. Стараюсь не замечать тени, вогнутые стены. Стараюсь не замечать сгущающуюся темноту, стекающий по спине пот.
«Это не подвал… не подвал…» – шепчу я себе.
Надо сосредоточиться на других пассажирах, на запахе немытой кожи и прокисшего вина, морской воды. В подвале пахнет кровью, болью. Совсем не так, как здесь.
Заставляю себя снова обратить внимание на Бритту, которая указывает на отведенный нам угол, где места ровно столько, чтобы расстелить наши тюфяки и натянуть занавеску для уединения.
– Расстелимся – и почти как дома, – заключает Бритта.
В ее голосе звучат странные нотки, но она избегает моего взгляда и суетится, болтая все веселее.
– Конечно, пара штришков не помешает… яркая ткань или что-то вроде этого. Но тут приятно, и даже очень. – В ее голосе слышится еще больше напряжения.
Опустив взгляд, я вижу, что ее руки так сильно сжимают юбки, что аж пальцы побелели.
И наконец-то понимаю.
Как и меня, Бритту заклеймили нечистой, вырвали из единственной жизни,