кто ж еще?
– Моих гоняй…
– Им не с детьми нужно уметь возиться, им другое необходимо. Сам понимаешь, когда рассказать надо много, а времени мало, выберешь то, что точно пригодится.
Кот понимал.
Вот, к примеру, рваные раны от кнута.
У парня клочка кожи целой на спине не осталось… точно бы помер! А эта зеленоглазая его вытащила. Чудом, конечно…
Полные сутки сидели, ее чуть что будили…
Справилась.
И с рваной раной, и с открытым переломом, и…
– Если я тебе служанку подарю?
Лиля даже головой помотала.
– Подаришь? Ты о чем?
– Это – Берма, Алия.
– Понятно, что не Лавери или Арвест. И что?
– Рабский рынок. Слышала?
Лиля поежилась.
Слышала. Но никогда с этим не сталкивалась.
Никогда…
В Ативерне работорговля была запрещена. В Уэльстере – тоже. Гардвейг, не тем будь помянут, очень рабство не любил. Если там эта шваль и появлялась, то тайно.
А если ловили…
На кол – и никаких вопросов.
Жестоко?
А вы представьте, что это вас рабом сделали. Да к хозяину – садисту, который издеваться любит, мучить убивать… не хочется? Пропало желание в жалелки играть?
Вот и правильно. Ни к чему такое воображать, приснится еще.
А вот в Авестере, Эльване и Ханганате рабы были официально разрешены.
В Ханганате – легально, в Авестере и Эльване – полуофициально. Если человек задолжал, если не может расплатиться – в Ативерне и Уэльстере таких сажали в долговую яму. Давали отработать.
А в Авестере и Эльване такие люди становились «закладными». Они должны были отработать на человека, которому задолжали… сколько?
Пока не расплатятся.*
*– на Руси, когда еще христианство только набирало обороты, такое положение называлось – закуп. Прим. авт.
Чисто теоретически, таких людей нельзя было передавать другим хозяевам, нельзя калечить, издеваться, разлучать семьи…
Практически?
Случалось всякое. А жаловаться – кому? Прево?
Беги… если будет на чем бегать. Если слушать будут. Если язык останется, чтобы говорить…
Лиля об этом знала. И…
Она бы всех работорговцев перевешала! За ноги, на площади!
Первые слова, которые дети читали в букваре: «Мы не рабы. Рабы – не мы!». И это было хорошо, и правильно… только вот Лиля понимала, что ее никто не будет слушать.
Плетью обуха не перешибешь.
Что она могла сделать?
Не допускать ничего подобного в своих поместьях. Давать людям работу, создавать новые рабочие места. Продавить закон, по которому с закупами нельзя жестоко обращаться…
Последнее – пока в мечтах. Но рано или поздно и до Ричарда дойдет…
Почему-то люди бывают удивительно слепы. Вот когда ИХ бьют, тут каждый соображает. А когда кого-то другого…
Бывает! Отвернуться, да и забыть. И не надо мне говорить о жестокости, это – равнодушие. То, что страшнее любой злости. Простое равнодушие.
Смерть