Иногда ты думаешь, что вчера она была легче, а сегодня чуть-чуть тяжелее. Словно невидимая рука подкладывает свинцовые гирьки в грудь, и тяжело становится таскать сердце в теле. Лучше б вырвать его, и все будет кончено.
Генри не раз говорил об этом, но я не обращал внимания на безумные слова. Все казалось бредом, да и внешность знакомого толкала к таким выводам. Он смотрел пробитыми насквозь глазами, словно мертвец, восставший из могилы, словно ему нет покоя за кладбищенской оградой. Теперь же труп явился передо мной и полусгнившими губами тщится осязать слова, чтобы, в конце концов, составить предложения и поведать о хладе могильном, о сырой земле, о пустоте в голове и в области сердца. Но что тревожит умершего?
Генри ходил по улице и будто загребал костлявыми руками воздух. Я смотрел ему вслед, припоминая слова, сказанные им. Вот он рассуждает о мертвых чувствах, вот он опять уходит от меня и загребает костлявыми кистями воздух, словно цепляется за жизнь. Удивительно. Ему тридцать лет, но выглядел он на семьдесят. Я почти как он. Ну, может, моложе. Не суть важно. Вчера Генри возвратился с предприятия. Рабочий день шел двенадцать минут, но это предательское время, всегда ползущее убийственно медленно, могло доконать кого угодно. Генри был убит вчера этими минутами окончательно. Он вернулся изнеможенным и все говорил, говорил, говорил. Казалось, что только на речь ему и хватало сил. Он опять поведал о мертвых чувствах, затем пошел на площадь, чтобы забыться. Обещал вернуться. Да, это случилось вчера. И он сказал мне перед самым уходом: «Более этого терпеть нельзя, эта работа, площадь, этот поганый город – все это пусть летит в тартарары».
Отвлекшись от воспоминаний, посмотрел в окно. На улицах, кажется, все вымерли, несмотря на то, что двигались прохожие и ездили автомобили. Всё представлялось мертвым. Город стоял на краю света и на краю времени.
Я представил себя неведомым животным, присосавшимся к окну, заколдованным пустотой. Наконец, преодолевая апатию, вышел из квартиры. Генри жил этажом ниже. Знал эту квартиру, но ни разу там не появлялся, да и зачем мне бывать в ней? Для чего? Нагрянуть гостем и увидеть такую же обстановку?
Я спустился, шаркая по ступеням и буквально проползая кусок пустоты. Встретилась пьяная девка – существо непонятного рода, лишенное человеческого обличия. От нее за километр разило миазмами. Прослезился. Не из жалости, конечно, а от зловония. Два лестничных пролета преодолены. Никто не попался на встречу кроме нее. Вообще на лестницах тихо, все как будто вымерли.
Я подошел к двери и увидел, что нижняя часть ее испачкана грязью. Проходивший мимо озорник не из злости, а от тяжести сердечной пинал все двери, что попадались ему на пути. Были случаи, и дверь поддавалась, распахиваясь перед нежданным гостем, но он не думал проникать в квартиру. Лишь хотел пнуть дверь и уйти. В девяноста девяти случаях из ста хозяин оказывался дома, и тогда озорник в нагрузку к своей сердечной тяжести получал зуботычину.