в Кармино, и она со слезами упала на колени перед Пиро.
– Умоляю, госпожа, – всхлипывала она.
– Прекрати! – прикрикнула графиня, отпихивая камеристку. – Ничего не случилось и не случится. Доберемся до города, я сниму его с тебя, и все дела. Не о чем плакать, дура. Если не будешь снимать плащ, никто никогда не догадается, какое ты сокровище. Вставай и пошли.
Рыдая, Кармино поднялась на ноги и потащилась по ночной дороге вслед за своей хозяйкой.
Темен был лес. Темен и страшен. Непроглядна – дорога. Две женщины, держась за руки и лязгая от страха зубами, как мышки, тихо, брели по камням, прижимаясь к лесу, боясь не столько зверя лесного, сколько лесного человека.
Но что бы там ни было и как бы там не было, в самый глухой час, перед рассветом, усталость подкосила бедных женщин и заставила их сесть в своих прекрасных нарядах прямо на землю. Холод сроднил госпожу и служанку, и они, обнявшись, молча взирали на темень, думая каждая о своем.
– Какая же все-таки сволочь, этот мой брат! – глубокомысленно заметила Пиро. – Бежать, бросив меня на дороге, польстившись сельской потаскушкой! Зачем, зачем я согласилась поехать на этот приватный вечер маркиза Нери?!
Кармино промолчала, ибо ей на ум пришла та же мысль.
– Ты права, – продолжила госпожа. – Он заслуживает палок. Нет, он заслуживает смерти, хотя это было бы слишком щадящим наказанием для этого выродка. Прости, Господи!
– Да, госпожа, – тихо сказала Кармино. – Вы милостивы.
Если камеристка графини и питала кое-какие иллюзии относительно своей госпожи, то после нескольких часов, проведенных с нею в ночном лесу, эти иллюзии развеялись, как утренний туман над рекой. Она и раньше считала хозяйку лживой, надменной, жестокой, но почему-то не принимала в расчет, что она может быть такой и по отношению к самой Кармино. Она вспомнила, совершенно некстати, мерзкие слухи о своей госпоже, пакости, в которых принимала невольное участие, оргии и разнузданные пиры, и если раньше все это казалось ей увлекательнейшим образом жизни, то теперь она глубоко сожалела, что не ушла в монастырь.
Кармино уже почти дала себе монашеский обет, когда графиня прервала ее внутренний монолог тихим вскриком.
– Посмотри, дорогая, – прошептала Пиро, хватаясь за руку камеристки, – кажется, кто-то идет по дороге, я вижу движущуюся тень.
Кармино присмотрелась и, в самом деле, узрела в темноте еще более темное пятно, которое, насвистывая, приближалось.
– Умоляю, графиня, – как можно тише прошептала камеристка, – умоляю, ни звука, иначе мы пропали!
Две женщины замерли и затаили дыхание, но им казалось, что бешеный стук сердечек выдает местонахождение несчастных спутниц.
Тень поравнялась с ними, и женщины отчетливо услышали слова тихой песенки, которую путник прежде насвистывал.
Я брожу из края в край,
Не ищу покой и рай.
Женщин мне, огонь их рук,
Мясо, выпивка и друг.
Песенка