всегда находилась рядом с сердцем.
В кабинете было теперь темно, если не считать мерцающего озерца света от свечи. Птицы за окном перестали петь.
Он пересчитал подписи под приговором. Их было пятьдесят девять. Часть имен была на слуху, часть нет, но все они стали знакомы ему за те десять недель, пока он шел по следам этих людей, роясь в пыльных записях о суде над королем. Однако одно дело знать, что некий человек заседал в жюри, вершившем суд над Карлом Стюартом в Вестминстер-холле в такой-то день, и совсем другое – получить доказательство, что руки этого человека действительно запачканы в крови. Этот ордер представлял наконец неопровержимые свидетельства вины. Скользкий полковник Ингольдсби, например, уже сознался, что подписал. Но при этом он утверждал, что его заставили силой и что Кромвель, потешаясь над его колебаниями, сунул перо ему между пальцами и сам водил его рукой. Однако вот она, подпись Ингольдсби, в пятой колонке, четкая, разборчивая и неторопливая и рядом с ней аккуратный оттиск его печати.
Нэйлер перенес внимание на фамилии в верхней части начальной колонки. Первой стояла подпись Джона Бредшоу, мелкого адвокатишки, вознесенного до председателя суда. Он так боялся, что его убьют во время слушаний, что надевал под мантию кирасу и ходил в пуленепробиваемой шапке из стали под бобровым мехом. К счастью для него, он вот уже год как умер, избежав тем самым возмездия. Вторая подпись принадлежала Томасу Грею – лорду Грею из Гроуби, «лорду-левеллеру», – человеку слишком радикальному даже для Кромвеля, со временем упекшего его в тюрьму. Он тоже мертв. Третьим расписался сам Кромвель, истинный архитектор всего этого дьявольского процесса. Он также труп и, несомненно, горит в аду. Зато четвертая подпись, непосредственно под кромвелевской, принадлежала человеку, который, насколько Нэйлер знал, был еще жив и с которым он хотел познакомиться поближе.
Нужно начать новый список.
Нэйлер достал из стола Хэкера стопку бумажных листов, окунул перо в чернильницу и вывел твердой рукой: «Полковник Эдв. Уолли».
Глава 3
Трое сыновей Гукинов делили комнату в задней части дома. Из нее открывался вид на деревню Кембридж, а за ней – на нависающие крыши, широкие дымовые трубы и тонкий шпиль Гарвардского колледжа, похожий в свете послеполуденного солнца на позолоченное копье. Когда Мэри торопливо вошла, полковник Уолли и полковник Гофф стояли у окна и разглядывали окрестности, а их, в свою очередь, разглядывали Дэниел, Сэм и Натаниэль. У ног офицеров стояли, надо полагать, их старые армейские сумки. Женщина подметила потертую кожу, местами зашитую и залатанную. Для путешествия через полмира багажа маловато, подумала она. Видимо, уезжали они в спешке.
– Мальчики, ступайте вниз и оставьте джентльменов в покое.
– Но, мама…
– Вниз!
Дети сбежали по ступенькам, болтая и беспрестанно топоча.
– Мальчики живут в этой комнате с самого рождения, – сказала Мэри. – Что бы