Дилан появляется из-за какой-то разобранной машины измазанный с ног до головы в чем-то черном и напоминает крысу из канализации.
Нащупав бутылек с лекарствами в кармане, я провожу пальцем по нему. Мне нравится периодически гладить его от самого дна до крышки и наблюдать, как гладкая поверхность сменяется ребристой. На бутыльке была бирка с моими данными и диагнозом, она меня раздражала, потому что была разрывом между ровным пластиком и зазубринами.
– Принес таблетки, – ставлю бутылек на маленькую тумбочку. – А ты?
Дилан берет лекарства в свои руки и начинает тщательно рассматривать, словно это не обычные таблетки, а пилюли вечной молодости. Смотрит на бирку с моими данными и вздыхает. Такие вздохи в свой адрес я слышу постоянно, но всё еще не привык. В ящике люди делали это намного реже, потому что иначе они бы просто не успевали дышать между этими вздохами.
– Тебе не будет плохо от того, что ты не пьешь их? Не подожжешь мой гараж в приступе?
Вскидываю брови. Неужели он начинает сомневаться? Да и какое ему дело, его задача просто принести бумаги, а не быть мне опекуном. Эта роль в моей жизни уже занята Томасом, да и слишком многие жалеют меня и считают своим долгом поинтересоваться моим самочувствием. Смешно, что они делают это ради того, чтобы обезопасить свою жизнь от меня.
– Я не передумал, просто хочу снизить риски, – оправдывается и прячет лекарства в свой карман.
Снизить риски… это говорит мне нелегал—контрабандист, торгующий таблетками и делающий поддельные документы. Когда речь доходит до таких как я, то даже работорговцы и насильники считают себя святыми, хотя за моей спиной нет мертвых, ну это пока что. Возможно, тут речь идет уже и не о жизни, а о рамках. Люди думают, что, такие как я, не умеют вести себя в обществе: мочатся в людном месте, не расплачиваются за покупки, разговаривают с мусорными баками. За мои полтора года на свободе, я ни разу не видел, чтобы кто-то разговаривал с мусорным баком. Дилан кладет на тумбочку папку с документами, и я начинаю читать.
– Кайл Бенсон? – это имя неприятно отзывается где-то внутри.
– Умер полгода назад, год рождения совпадает. Приводов в полицию не имел, хронических заболеваний нет. Не местный, так что всё будет нормально, – Дилан заканчивает мини—биографию нового меня и выжидающе смотрит.
За все приходится платить. Тут можно было сказать, что это некая отсылка к Богу, но не здесь и не сейчас. В наше время платят либо жизнью, любо бестолковыми бумажками, которые назойливо шелестят в руке, словно наживка для мелких воришек. И тут же возникает вопрос, а кто из всех этих людей, которые в погоне за этой наживой теряют самих себя, истинные воришки. А затем эти самые воришки кричат о том, что больные люди должны находиться в больнице, забывая о том, что воры сидят в тюрьме. Я кладу на стол тысячу долларов и забираю папку с бумагами со стола. По лицу Дилана видно, что он хочет сказать что-то еще, но сдерживает себя, особенно глядя на бумажки.
– Спасибо.