проследила как кран замахнулся на дом в очередной раз, и гадала успеет замполит закончить фразу до грома очередного удара, или нет. Успел.
– А с нашим гарнизоном что теперь будет – вон громят все. И штаб развалили, и продовольственный склад? – Спрашивали из толпы.
– Держаться будем! – Озвучил решение замполит. Помолчал и добавил, – Коммунисты мы или нет?!
Народ загудел, и Маня поняла надо уходить. Она не вступала в ряды КПСС, и в числе ее многочисленной родни никто не обзавелся членским билетом. Правда вполне мирно сосуществовала с коммунистами, брала у многих интервью. Даже у нынешнего президента, когда тот работал под Собчаком в Питере, и у Матвиенко тоже, в боевые комсомольские времена Валентины Ивановны. Карьера в те времена прилагалась к партбилету, а идейные Мане не встречались.
Петляя по тропинке, Маня удалялась от почты, и приближалась к жилому дому, куда перед школой родители привезли Глеба. Еще две недели назад он крепко стоял на фундаменте, правда без окон и в плотном окружении кустарника. А теперь превратился в груду разбитого кирпича. Ей было жалко дом. Ну по какой такой важной причине разбивают полуметровые стены из добротного красного кирпича?
Лет шест назад она была в гостях у художника в восточной Европе, он совместил открытие выставки с новосельем в новом доме. Такой же из красного кирпича с толстыми стенами и сводчатыми окнами. Художник выкупил древнюю конюшню у муниципалитета всего за 500 евро. Не потому что был сватом или братом местного главы, а потому что представил в городском собрании подробный план реконструкции. Оборудовав в доме жилые помещения, камин, мастерскую и бассейн, он оставил внешние стены такими какими их запечатлели старые фотографии. Художнику не разрешили обносить участок забором, и объявили, что на поле перед домом будут пастись лошади. За это он вправе брать деньги с хозяина стада. Выставка Мане не понравилась. Художник не писал картины, а промышлял инсталляциями. На глазах у Мани, старую железную лейку, с небрежно вырезанной из металла головой аиста в носу, купил какой-то безумец. Его не остановил даже неряшливый моток колючей проволоки, из которой художник-инсталлятор соорудил гнездо с функциями постамента. По обеим сторонам, опять же из проволоки с колючками, было выгнуто нечто, в чем зритель должен был увидеть крылья. Но воспринимать это как крылья можно было исключительно с большой натяжкой искривленного сознания. Пятнадцать минут назад художник Эвальд растолковал Мане, что аист птица вольная, далеко улетает на зимовку, а весной прилетает гнездиться на родину. Но восточная Германия долго жила за глухой стеной цивилизованного мира, настолько долго, что люди забыли каково это быть свободным. И как этот аист, продолжают жить опутанные коммунистическими догмами, как колючей проволокой. Спросил откуда Маня приехала, услышал, что из Латвии и сочувственно вздохнул: «Ваш случай еще хуже». Маня стояла у лейкоаиста, пялилась на грубый клубок проволоки, удивлялась почему автор не отдраил бок лейки от ржавчины. И наконец стала свидетелем