и Тантры.
К тому же третий этаж с балконом.
Все это было следствием искусной дипломатии Жанны и умело использованного ею шифра (намек на беременность, переполошивший родителей). Поэтому и вся их последующая жизнь с ее различными периодами и этапами сводилась к смене шифров. Причем шифроваться стал и Боб, скрывая от жены источник своих доходов, знакомства и связи.
Она даже не сразу узнала, что его вышибли с философского факультета, куда его по знакомству протолкнул отец, воспользовавшись своими связями в самых высших сферах, приобретенными благодаря преферансу, ставшему разрешенной (легальной) заменой масонству.
Но все же и масонство не помогло: вышибли за милую душу, о чем жена узнала последней. И Боб еще долго морочил ей голову тем, какой он великий философ, чуть не Бергсон, чье имя он использовал тоже для шифровки (не называть же себя Гегелем или тем более Кантом, всем известным по роману «Мастер и Маргарита»).
Словом, оба были на редкость искушенные шифровальщики – и в крупном, и в мелочах, и в том, что может быть мельче любой былинки, хотя по значению превышать гору Синай.
Навязчивое присутствие и неуклюжий намек
Вот и сейчас, шифруя инициалами имена попутчиков, Жанна хотела придать им видимость некоей таинственности, но тотчас усомнилась в своей затее. Ну что таинственного может быть в этой одинцовской дурехе Капитолине, сохранившей себя нетронутой девой до тридцати двух лет, да и в ней самой, чей инициал совпадает с сокращенным названием женского туалета!
Поэтому она тотчас расшифровала эти имена, вернула им первозданный вид.
Расшифровала и заскучала, поскольку делать было совершенно нечего. Не ложиться же спать в такую рань (на часах только одиннадцать). Пожалуй, самое лучшее – бросить своих попутчиков Г. П. и К. и присоединиться к курящим, поболтать с ними, а там, может быть, кто-то сподобится пригласить в вагон-ресторан, заказать графинчик под хорошую закуску, и тяжелое, как чугунные гири, время пролетит, взвихрится, упорхнет незаметно.
Но затем Жанна раздумала уходить, чтобы не делать такой царский подарок Капитолине. Она опытным глазом определила, вымеряла (как портниха вымеряет на глазок габариты клиента), смекнула, что той явно хотелось остаться наедине со своим Г. П.
Остаться в надежде, что ее-то он осчастливит обещанным рассказом, кого встретил на платформе и откуда у него столь странная бутылка. Жанна и сама была не прочь это узнать и рассчитывала, что своим навязчивым присутствием вызовет Г. П. на откровенность: никуда он, миленький, не денется.
Но чем дольше она тянула время, маячила у него перед глазами, вертелась и так и сяк, тем меньше оставалось шансов склонить Г. П. к этой самой откровенности. Он упорно молчал, не выпуская из рук свой портфель, словно у него там бомба или урна с прахом любимой матери.
Наконец Жанна не выдержала, судорожно раззевалась (как ни закрывала ладонью рот, не могла остановить зевоту), передернула плечами и изрекла:
– Я