полминуты вой сирен стал отчетливее, прорвавшись сквозь оболочку, сквозь окружающий нас пузырь безопасности.
– Наверняка просто кто-то подложил бомбу в автомобиль, – говорит Карола, стоя спиной ко мне. Это наша старая шутка со времен учебы в Мальмё. Пара, с которой мы тогда дружили, жила неподалеку от района, где беспорядки, криминальные разборки часто происходили прямо у тебя под дверью, девушка, старшая в этой паре, была откуда-то из деревни и всякий раз жутко пугалась, а ее подруга, родившаяся и выросшая в Мёллевонгене[4], излучала типичное для жительницы Мальмё томное и непоколебимое спокойствие, чего стоило это ее постоянное пожимание плечами в стиле «ой, ну что там еще», она с явной гордостью расписывала, как научилась видеть в социальных проблемах «естественную составляющую урбанистического городского пейзажа», ведь только расисты жалуются на преступность и насилие, «…если ночью где-то грохочет, это же не обязательно перестрелка, – продолжала она, презрительно скривив верхнюю губу, украшенную пирсингом, – чаще всего это просто кто-то подложил бомбу в автомобиль». После их ухода мы посмеивались над ее показной маскулинностью, и с тех пор любые ночные шумы стали для нас просто бомбой в автомобиле.
Сирены приближаются, они, наверное, уже на чьих-то подъездных дорожках, может быть, направляются к одинокому старикану, который живет в синем доме, к тому, с псориазом по всему лицу, ему уже лет за семьдесят. Но ни «Скорая», ни полиция, наверное, все-таки не включают сирены, когда приезжают в случае смерти от естественных причин…
Я кладу Бекку на кровать, она морщится, вскидывает ручки, маленькое тельце выгибается дугой, я опускаю ноги на старый деревянный пол, встаю и подхожу к распахнутому окну. Уже не так жарко, как вчера, на улице, пожалуй, градусов тридцать, да и ветерок приятно задувает, я вижу, как раскачивается верхушка высокой сосны и как ее клонит на ветру. Жара спала, ее сдуло ветерком, и на улице наконец-то не так душно.
– Сегодня будет отличный денек, – говорю я, ни к кому конкретно не обращаясь.
В детской царит тишина, я стучусь и открываю дверь, дети лежат каждый в своей кровати, обложившись экранами и наушниками, а в воздухе такой тяжелый дух несвежей одежды, конфет и маленьких разнеженных тел, что, кажется, можно резать его ножом; я на автомате прошу их выключить все и спускаться, уже пол-одиннадцатого. Вилья, как обычно, с недовольным видом пялится на меня, а вот Зак обрадован – весь сияя от радости, он протягивает мне на обозрение стеклянную баночку с его ночного столика. В ней рядом с зубом лежит, посверкивая золотом, монетка.
– Зубная фея приходила и положила десятикроновую монетку мне в банку!
– Неужели? Но зуб остался?
– Да, она же знает, что я их коллекционирую! Что я их сохраняю!
– Это же просто фантастика!
– Папа?
Он улыбается сладкой, чуть преувеличенно радостной улыбкой, которая появилась у него с тех пор, как родилась Бекка и он перестал