не бывал.
– Значит, это ты дверь открыл? – спросила старуха. – А я сперва думала, что косолапый ко мне захаживал.
Судя по поведению и разговорам, она была слепая.
Меж тем Ржевский вспомнил, как Иван Щербина называл эту старуху:
– Ты бабка Агафья?
– Ну я. А тебя как звать? – Старуха чуть подумала и спросила иначе: – Как звать тебя, барин?
– Я где-то слышал, – задумчиво сказал Ржевский, – что если скажешь ведьме своё имя, она может навести порчу.
– Не хочешь – не говори. – Старуха пожала плечами. – Зачем пришли?
Она сказала «пришли», то есть речь шла о двоих.
Ржевский оглянулся и увидел, что Пети за спиной нет. Значит, он остался снаружи и не мог звуком шагов или запахом пота выдать себя. Но если так, то откуда слепая старуха узнала, что гостей двое? Ведь она не заметила их раньше, сидящих на лавочке.
– От второго клопом лесным воняет, – пояснила старуха. – Даже отсюда его чую, – проскрипела она, нашарила табурет возле стола и уселась.
Ржевский снова оглянулся и увидел в дверном проёме, как Петя, стоя возле избушки, поспешно стаскивает с себя рубаху. Очевидно, клоп заполз за шиворот ещё в лесу, а теперь Петя нечаянно раздавил это вредное насекомое, и теперь пошёл «аромат», дойдя и до Ржевского.
– Про второго забудь, – ответил поручик, усаживаясь на лавку. – А вот у меня к тебе дело. Поговорить с тобой хочу.
– Ко мне для лечения ходят, а не для разговоров.
Ржевский сделал вид, что не услышал её замечание.
– Ты Полушу знаешь? Приходила она к тебе?
– Полуша? – старуха усмехнулась. – Голос такой звонкий, красивый.
– Да, она, – поручик подался вперёд и даже кивнул, лишь после сообразив, что слепая не видит кивка.
– Приходила, – старуха снова усмехнулась. – На той неделе у меня была. Уговорились на счёт… Да ты небось сам знаешь?
– Не увиливай, ведьма, – строго сказал Ржевский, вспомнив следовательские приёмы Тасеньки. – Рассказывай всё, как было. Подробно.
– От плода она хотела избавиться, – проскрипела знахарка. – Сказала, что от барина понесла, но рожать не хочет. Я её спрашиваю: «Молвы боишься?» Она отвечает: «Я сирота без приданого, да ещё дворовая – в поле работать непривычна, да и не хочу. Никто меня замуж не возьмёт. А раз так, молва не страшна». Я дальше спрашиваю: «Коли ты дворовая, чего тебе не рожать? И дитё, и сама сыты будете да в тепле. Или у тебя барин злой?» Она говорит: «Нет, барин добрый».
Поручик невольно улыбнулся, а знахарка продолжала тем же скрипучим голосом:
– Я спрашиваю: «Может, барыня злая?» Она говорит: «Нет барыни. Барин один в усадьбе живёт». Я спрашиваю: «Зачем же от плода избавиться хочешь? Живёшь, как у Христа за пазухой. Вот и рожай на здоровье». Она говорит: «Нет. Барин добрый да ветреный. Пока я с брюхом ходить буду, он себе другую найдёт. А после вспомнит ли?»
На этих словах у Ржевского ёкнуло сердце, как тогда, на краю поляны. «Дура, Полушка, – подумал он. – Лучше б ты колдовать