этот день все никак не заканчивается.
Вернулись на участок в густой темноте. Мамы весело и споро собрали все со стола и перенесли в дом, а дядя Слава ловил нас в траве, как вертких кузнечиков. Мы неутомимо носились, задыхаясь сладким ужасом, пока он не поймал нас своими большими мускулистыми ручищами. Лизка, заорав: «Папка, пусти!», ловко вывернулась и побежала к дому, а я осталась: одинокая, плотно прижатая к его необъятному телу. Неожиданно оказалось, что я сижу на его широких коленях – он присел на поваленное дерево, держа меня в объятиях.
И его большое небритое лицо, от которого пахло кислым виноградом, приблизилось к моему. Как наждачкой, царапнуло щетиной. А потом там, на нежной моей щеке, где только что кололо, стало влажно и тепло. И сквозь неловкость, мучительное стеснение, сквозь страх от своей хрупкости пробилось неожиданное ощущение – оно входило в сердце сладкой иглой, – мне хотелось поскорее вырваться и вместе с тем навсегда остаться в этих тесных объятиях. Но тут Лизка с крыльца заорала:
– Ксенька, ну где ты потерялась? Идешь?
Он оставил еще один поцелуй на моей щеке, а потом руки-змеи обмякли, я выскользнула, словно маленькая рыбка, и понеслась к дому.
Через четыре года я вспомню это сладостное ощущение, когда встречу Ю. И смогу наконец поцеловать колючую щеку в ответ.
Весь день мы пытались силой мысли толкать стрелки в клацающих настенных часах. Безуспешно. Время ползло мухой, глупо увязшей в сахарном сиропе.
Мы сходили за водой на колонку. Убрались на кухне. Повалялись в траве. Почитали книжки. Поссорились, выясняя, чья игрушка лучше. Лизка обозвала моего любимого плюшевого котенка Пушка уродцем, а я в ответ назвала ее Бэтмена лохом, хотя он втайне мне очень нравился. Потом помирились. В пять были полностью готовы. Долго выбирали, что надеть, но в итоге напялили короткие топики и одинаковые льняные шорты.
Я часто воображала, как мы живем вместе. Тетя Надя непонятным образом исчезает, а мы с мамой переселяемся на квартиру к дяде Славе.
Мы сидели на кровати, и длинные светлые волосы Лизки щекотали мои плечи, пока мы рассматривали «Кул герл». У меня аккуратное каре – всегда ненавидела расчесываться. Иногда я украдкой легонько поглаживаю Лизины волосы. Глаза ее, как ночные озера, – загадочные и глубокие. А мои – голубые с коричневыми брызгами вокруг зрачка. Иногда, на солнце, они меняют цвет и становятся зелеными. Но ее глаза всегда темны. Иногда я завидую этой сумеречной темноте.
– Ты знаешь, хочу тебе кое-что рассказать. Меня это немного беспокоит…
– Да? Расскажи.
– Ладно, потом, сейчас времени нет. Слушай, я у мамки помаду стащила. Давай накрасим губы!
Лизка достает из кармана черный тюбик. В ее тонких пальцах он распадается на две половинки, и карамельный аромат красной линией скользит по губам. Я тоже стараюсь вести аккуратно, но помада все равно выходит за кончики губ. Недовольно вытираю ее и смотрю на красные пятна, что расползлись